«Вполоборота обернется / Фортуны нашей колесо!» («Американ бар», 1913) – строка «Вполоборота обернется» описывает человека (стоять вполоборота – ‘обернувшись наполовину’), а именно, как следует из контекста, упомянутую в стихотворении «невозмутимую» продавщицу, в этот момент ставшую для посетителей бара Фортуной, определяющей их будущее счастье или несчастье. При этом на лексическом уровне несомненна связь слова колесо, элемента идиомы колесо фортуны, со словами оборот и оборачиваться (ср. частотное словосочетание оборот колеса). Так иносказательное обозначение позы продавщицы осложняется неожиданной буквализацией слова колесо.

«И с жадным вниманием смотрит мальчишка / В чудесного холода полный сундук» («„Мороженно!“ Солнце. Воздушный бисквит…», 1914) – эпитет жадный, выступая как часть идиоматического выражения жадное внимание, может читаться и в прямом значении, поскольку в стихотворении речь идет о том, как мальчик выбирает мороженое.

В «римском» стихотворении «Encyclica» (1914) вечный купол небес («Под вечным куполом небес») не может не соотноситься с образом купола собора Святого Петра, непосредственно в стихотворении не названным, но, возможно, подразумеваемым. Идиоматический купол из сочетания купол неба подкрепляется реальной хрестоматийной картинкой – видом вечного города.

Еще более очевидной кажется семантизация в стихотворении «Ода Бетховену» (1914), где известный факт жизни композитора – его глухота – упомянут уже в первой строфе («И в темной комнате глухого / Бетховена горит огонь»). Это «внешнее» биографическое знание о Бетховене отыгрывается в строке «С каким глухим негодованьем»: эпитет глухой можно было бы воспринять в переносном смысле, поскольку словосочетание глухое негодованье образовано по аналогии с выражением глухое недовольство. Однако прилагательное глухой под влиянием контекста становится двусмысленным и отсылает к уже названной глухоте Бетховена.

Похожий случай – в стихотворении «Ариост» («В Европе холодно…», 1935), где в строках «От ведьмы и судьи таких сынов рожала / Феррара черствая и на цепи держала» выражение держать на цепи в дословном значении ассоциативно может напоминать факт из биографии Т. Тассо (возможно, спутанного с Ариосто) – в состоянии безумия он был посажен на цепь.

«Как журавлиный клин в чужие рубежи» («Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», 1915). В словосочетании журавлиный клин слово клин – в контексте похода на Трою – приобретает военную семантику (ср. построение клином и т. п.)26. Точно так же и выражение чужие рубежи колеблется между военным и «гражданским» (‘другие страны’) значением.

«И море черное, витийствуя, шумит» («Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», 1915). В словосочетании море черное проявляется и десемантизированный топоним Черное море, и контекстуальная семантика ночной темноты [Сурат 2009: 241].

«Смерть охладит мой пыл из чистого фиала» («– Как этих покрывал и этого убора…», 1915) – идиома охладить пыл сохраняет в контексте стихотворения и сюжета «Федры» свое идиоматическое значение, но в приведенной строке получает и буквальное обрамление: «охлаждаться» пыл будет конкретным образом, с помощью яда, выпитого из чистого фиала (так «освежаются» прохладительными напитками).

В том же стихотворении («– Как этих покрывал и этого убора…», 1915) обыгрывается лексический состав идиомы среди бела дня: «Черным пламенем27 Федра горит / Среди белого дня». Составной элемент идиомы, прилагательное белый, оказывается в контрастной позиции по отношению к черному пламени и тем самым выделяется из фразеологизма, получает свою собственную роль в построении образа (обратим внимание на способствующую этому модификацию – вместо оригинальной для выражения формы прилагательного