– А если не днём и не в общественном месте, то не ужас? – он неожиданно рассердился.

– Дим, пойдём отсюда. Пожалуйста!

Он посмотрел на неё и пошёл. Некоторое время они шли молча. Потом он сказал:

– Ты не ответила на мой вопрос.

– Какой вопрос?

– Если не днём и не в общественном месте, то не ужас? Мы ничего постыдного не делали.

– Я не говорю, что мы делали что- то постыдное. Но я думаю, что всё это очень личное, и выставлять напоказ это нехорошо. И целоваться на людях нехорошо.

– Но ты же целовалась не с кем-то, а со мной.

– А я ни с кем, кроме тебя, и не целовалась.

Он остановился:

– Как?

– Так, – коротко передразнила она.

Он чуть не спросил «почему», вовремя опомнился, и некоторое время они шли молча. Потом Катя сказала:

– Знаешь, меня мать всю жизнь шпыняла, как только я подросла и пока не уехала: «Смотри! Смотри! Не смей!» Я думаю, больше всего она боялась, как бы я не повторила её ошибку. «С парнями не гуляй! Не ходи! Не позволяй!»

– И ты не позволяла.

– Нет. Да мне и некогда было.

Он засмеялся, обнял её за плечо и чмокнул в нос:

– Ладно, пошли. Или это тоже неприлично?

Она покосилась на руку, лежащую на её плече, но промолчала.

– Пошли домой, правильная моя!

В конце августа Катя уехала к тёте, и Дима заскучал. Казалось, что из его жизни вынули большой и важный кусок. Дима удивлялся себе и с нетерпением ждал Катиного возвращения.

В день её приезда они стали близки. То есть в вечер.

Дима встретил её, помог донести вещи до общежития. И тут выяснилось, что в общежитии нет воды. Совсем. Ни горячей, ни холодной. Ни помыться, ни приготовить еду нельзя. Катя совершенно растерялась. И Дима уговорил её поехать к нему. Благо родители были на даче.

– Ну что, сначала ужинаем или в ванну.

– В ванну, конечно, я вся в пыли.

Он отправил её в ванну, выдав полотенце и свой банный халат. А сам стал собирать ужин. Резал огурцы с помидорами, колбасу, хлеб и всё время прислушивался к звуку льющейся воды и представлял Катю в ванне.

Когда она вышла, розовая, влажная, с колечками волос на висках, он мог думать только о том, что под халатом на ней ничего нет.

До ужина дело так и не дошло. Он стремительно подошёл к ней, обнял, уткнулся носом в висок и поцеловал влажные колечки, потом шею и вдохнул её запах и поцеловал маленькое, мгновенно загоревшееся ушко. Катя сдавленно ахнула, и он поцеловал эти ахнувшие, раскрывшиеся губы. А потом потянул пояс халата и наконец-то коснулся груди, как давно мечтал. Грудь была большой и упругой. Он обхватил её, и приподнял, и крепко сжал, и прихватил пальцем сосок, мгновенно затвердевший. Катюша застонала, и дальше он уже плохо соображал. Она оказалась пылкой, и нежной, и вверялась ему безоглядно.

Когда к нему вернулась способность соображать, Дима даже немного испугался. Ни с кем он не испытывал ничего подобного. «Ну, это же не просто девушка, это моя Катя», – улыбнулся он про себя. И опять испугался: как она там. Не глядя, нащупал её руку и тихонечко сжал. Рука чуть помедлила и ответила. Он повернул голову. Катя лежала, не шевелясь, и смотрела в потолок.

– Катя.

Она улыбнулась краешками губ, но не ответила. Он вдруг вспомнил всё, что она ему говорила, быстро перекатился, обнял её, приподнялся на локтях и, внимательно глядя в лицо, снова позвал: «Катя!» Она улыбнулась, но улыбка вышла какая-то дрожащая:

–Я всегда думала, что это произойдёт после свадьбы.

– Ну что ты! Я же тебя люблю! А свадьба…Ну, будет свадьба. А пока давай ужинать.

Они встали, и Дима в изумлении уставился на довольно большое кровавое пятно. Катя перехватила его взгляд, мгновенно покраснев, сдёрнула простыню и метнулась в ванную.