не могу припомнить.
Анна Болейн
Все-таки странно:
дочь ее, Елизавета,
вырастет дурнушкой,
а сама она – красавица писаная.
Я знаю,
что ее ждет,
но между нами широченная пропасть,
которую не перепрыгнуть.
И я кричу на ту сторону:
– Спасите!
Спасите Анну Болейн!
Она же погибнет!
Но ветер времени
относит мой голос
и какие-то испанцы
кричат из шестнадцатого века:
– К чертям!
К чертям Анну Болейн!
Пусть погибает!
Фридрих Барбаросса
Как известно,
Фридрих Барбаросса утонул в речке.
Кольчуга была тяжелой,
а Фридрих был навеселе.
И вот результат:
храбрый Фридрих Барбаросса
утонул в неглубокой речке.
Но все же
как могло случиться,
что отважный Фридрих Барбаросса
утонул в какой-то паршивой речушке?
Трудно себе представить,
что грозный, рыжебородый Фридрих Барбаросса
утонул в какой-то жалкой канаве!
Нет, просто невозможно себе представить,
что сам бесподобный Фридрих Барбаросса
утонул в какой-то грязной луже,
так и не добравшись до гроба господня!
В ту ночь
В ту ночь мы слегка выпили.
– Вот послушай! – сказал Альбий. —
«Паллы шафранный покров, льющийся к нежным стопам,
Пурпура тирского ткань и сладостной флейты напевы»[1].
– Неплохо, – сказал я, —
но ты еще не нашел себя.
Скоро ты будешь писать лучше.
– Пойдем к Делии! – сказал Альбий,
и мы побрели по темным улицам Рима,
шатаясь
и ругая раба
за то, что факел у него нещадно дымил.
– Хороши! – сказала Делия,
встретив нас на пороге.
– Нет, ты лучше послушай! – сказал Альбий. —
«Паллы шафранный поток, льющийся к дивным стопам,
Тирского пурпура кровь и флейты напев беспечальный».
– Недурно, – сказала Делия, —
но, пожалуй, слишком красиво.
Раньше ты писал лучше.
В ту ночь у Делии
мы еще долго пили хиосское,
хотя я не очень люблю сладкие вина.
Под утро Альбий заснул как убитый.
– Ох уж эти мне поэты! – сказала Делия.
– Брось! – сказал я. —
Разве это не прекрасно:
«Паллы шафранные складки, льнущие к милым коленям,
Пурпура тусклое пламя и флейты томительный голос!»?
Чакона Баха
Я еще не слышал чакону Баха,
и нет мне покоя.
Сижу в сквере на скамейке,
и какая-то бабка в валенках
говорит мне сокрушенно:
– Касатик,
ты еще не слыхал
гениальную чакону Баха,
это же великий грех!
Подхожу к пивному ларьку,
встаю в очередь,
и вся очередь возмущается:
– Этот тип
не слышал
грандиозную чакону Баха!
Не давать ему пива!
Выхожу к заливу,
сажусь на парапет,
и чайки кружатся надо мной, крича:
– Неужели он и впрямь не слышал
эту удивительную чакону Баха?
Стыд-то какой!
И тут ко мне подбегает
совсем крошечная девочка.
– Не плачьте, дяденька! —
говорит она. —
Я еще тоже не слышала
эту потрясающую чакону Баха.
Правда, мама говорит,
что я от этого плохо расту.
Сизиф
Сажусь в метро
и еду в подземное царство
в гости к Сизифу.
Проезжаем какую-то мутную речку —
вроде бы Ахеронт.
У берега стоит лодка —
вроде бы Харона.
В лодке бородатый старик —
вроде бы сам Харон.
На следующей остановке
я выхожу.
Сизиф, как и прежде,
возится со своей скалой,
и грязный пот
течет по его усталому лицу.
– Давай вытру! – говорю я.
– Да ладно уж, – говорит Сизиф, —
жалко платок пачкать.
– Давай помогу! – говорю я.
– Да не стоит, – говорит Сизиф, —
я уже привык.
– Давай покурим! – говорю я.
– Да не могу я, – говорит Сизиф, —
работы много.
– Чудак ты, Сизиф! – говорю я, —
Работа не волк,
в лес не убежит.
– Да отстань ты! – говорит Сизиф. —
Чего пристал?
– Дурак ты, Сизиф! – говорю я. —
Дураков работа любит!
– Катись отсюда! – говорит Сизиф.
Катись, пока цел!
Обиженный,
сажусь в метро
и уезжаю из подземного царства.
Снова проезжаем Ахеронт.
Лодка плывет посреди реки.
В лодке полно народу.
Харон стоит на корме
и гребет веслом.
В музее
У богоматери
было очень усталое лицо.