Лисовин-то вроде подобрел к приемышу. Конечно, «подобрел» – слово неправильное: Велимир и прежде держался с Кудеславом не хуже, чем со своими сынами. Но выискивать правильные слова не было ни сил, ни желания.

Аккуратно сложенные штаны и кожаная рубаха лежали на полу возле изголовья. Кудеслав выбарахтался из-под мехов и принялся одеваться. Тут же слегка отдернулся полог, и в образовавшийся между стеной и занавесью просвет всунулось сердитое лицо Велимира.

– Разбудил-таки, пень трухлявый! – Лисовин яростно погрозил кулаком не то затянутому скобленой кожей оконцу, не то кому-то, за ним находящемуся.

– Кто это? – осведомился Мечник, завязывая ворот рубахи.

Велимир скривился – небось и сплюнул бы, кабы под ногами был не собственный пол.

– Да Глуздырь, чтоб ему до погибели добра не видать! Ты слышь, ты его непременно огрей чем-нибудь. Я ему: «После этаких трудов не то что до вечера – до следующего утра проспать, и то мало», а он знай свое. Совсем стыда лишился, жабоед старый.

– Сам ты обесстыдел, охульник! – донеслось со двора. – Сказано же – общество ждет!

– А я вот сей же миг пойду к Яромиру да спрошу, как он тебе велел: будить или дожидаться, покуда сам?! – заорал Велимир в слепую перепонку окна. – И ежели он скажет, что велел ждать, так ворочусь и кобелей на тебя науськаю!

– Ну и не станет у тебя кобелей! – прокричали снаружи запальчиво, однако куда глуше, чем прежде (похоже, Глуздырь, до того сидевший под самой стеной избы, счел за благо уметнуться к плетню).

Кудеслав справился наконец с тесемками ворота и отдернул полог.

– Ладно тебе шуметь, – сказал он Велимиру. – Ну разбудил и разбудил. Где ждут-то? У старейшины?

– У него. Я тоже с тобой – он и меня звал. Или, может, сперва поешь?

– Дурень ты, – подал голос Глуздырь. – Что ли, там не покормят? Там небось угощение крат во надцать твоего лучше!

Издав некий звук, явственно напомнивший Кудеславу рычание нападающего людоеда, Велимир кинулся вон из избы. Но когда он выскочил наружу, двор и улица были пусты – лишь слышалось, как на пути от Велимирова жилья к чельной площади собаки взлаивают по пробегающему человеку.

Общество впрямь подобралось из тех, какие не часто сходятся даже в общинной избе. Наиболее чтимые старики и самые добычливые добытчики – всего человек десять, не считая Мечника с его названым родителем, волхва да самого Яромира. Меж другими Кудеслав приметил наиумелейших бортников Кошицу и Малоту; бобролова Божена; углежога-дегтярника Шалая – огромного, косматого, с лицом, навсегда порченным неотмываемо въевшейся копотью…

Узорочье общины, ее оплот и надежа. Прокормильцы. Мудрецы.

Головы.

Длинный скобленый стол, стоявший обычно под дальней от входа стеной, был выдвинут поперек избы, так что половина гостей разместилась на полатях, а другая, рассевшись на длинной лавке, грела спины в тепле неугасимого Родового Огнища.

Окна по позднему вечернему времени были уже плотно затворены ставнями, а все же гуд многоголосых бесед, кашель, похохатывание да стук глиняной и деревянной посуды явственно слышались даже на десяти шагах от крыльца. Однако стоило только Велимиру толкнуть скрипучую входную дверь, как внутри мгновенно сделалось тихо.

В полном молчании дожидались Яромировы гости, пока новые пришлые скинут в сенях обувку и верхнюю одежу, пока, войдя в избу, воздадут Навьим, после – поздравствуются с людьми, и поднявшийся навстречу хозяин ответит за всех.

И вновь загомонили, заворочались гости. Быстро освободились два места: для Велимира – по левую руку от старейшины, сидевшего на чельном конце стола; для Мечника – справа от волхва, который, как почетнейший из гостей, был устроен по правую хозяйскую руку.