Зубова замолчала, опустив голову.

– А где был Ветров? – осторожно спросил Гольст.

– Не знаю. Мне было очень плохо… И голова, и все тело болели… Страшно стало: вдруг узнают?

– О чем?

– Ну… – Зубова замялась. – Борис имел со мной близость…

Из дальнейших ее показаний выяснилось, что о ночной попойке в больнице стало известно главврачу. Поднялся шум. Борису грозили большие неприятности в институте, но как будто отцу удалось замять скандал. Пострадали Таня (она ушла с работы «по собственному желанию») и Марина, которую тут же выписали.

– Ну что ж, – сказал Гольст, обсуждая эту историю с Самойловым, – основания для мести у Виктора Зубова имелись серьезные.

– Правда, погибли родители, а не Борис, – заметил капитан.

– А до этого – исчезла Лариса. Может, око за око, зуб за зуб? Надо проверить, какие у Виктора друзья, где он был в день пропажи девочки и в ночь, когда погибли Ветровы-старшие.

– Проверим, – кивнул Самойлов.

– Было бы интересно также узнать, не случались ли у Бориса Ветрова и другие неприятности, подобные этой.

Сергей Михайлович Ворожищев еще раз допросил кое-кого из родственников Ветровых.

– Наша версия о том, что тут убийство, кажется, еще больше подтверждается. Косвенно пока, – сказал он, делясь с Гольстом своими впечатлениями.

– Выкладывайте подробнее, Сергей Михайлович, – попросил Гольст.

– Интересные сведения сообщила сестра Ветрова-старшего Ангелина Карповна. Она была очень близка с братом. Говорит, что поражалась самообладанию Александра Карповича. В те дни, когда пропала дочка, он лучше всех держался в семье. Переживал, конечно, но духом не падал. Искал мастеров для камина…

– Что-что? – не понял Гольст.

– Хотел сделать на даче камин. Представляете?

– Да уж… – Владимир Георгиевич задумчиво чертил на бумаге замысловатые узоры. – Исчезла дочь, а ему – камин…

– Вы слушайте дальше, – продолжал Ворожищев. – В день своего шестидесятилетия, буквально за три дня до смерти, Ветров принимал гостей, пил вино…

– Может, хотел забыться немного, отвлечься от тяжелых дум?

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Ворожищев. – Все может быть… Но при этом он, опять же, поделился кое-какими планами с сестрой… Повел ее на участок, показал, где собирается строить финскую баню…

– Сауну, – уточнил Гольст.

– Точно, – кивнул Ворожищев. – Говорит: будешь, сестра, приезжать париться. Радикулит твой, мол, как рукой снимет. Выходит, ни о каком самоубийстве он и не помышлял, если вел такие разговоры. Человек жить хотел! И жить красиво! И вдруг… Стреляет в жену, а потом в себя…

– Противоречие, конечно, явное, – согласился Владимир Георгиевич. – Но я вот чего понять не могу: одни свидетели твердят, что он потерял голову от горя, прямо-таки зациклился на этом. А родная сестра… Что-то здесь не то. Где правда? На людях, выходит, одно, а с Ангелиной Карповной – другое. Зачем?

– В том-то и дело, Владимир Георгиевич… Может, Лариса действительно убита отцом? И его отчаяние – симуляция? А Надежду Федоровну и Александра Карповича убил кто-то другой…

– Вот и еще одна версия, – вздохнул Гольст. – Чем больше я думаю о Ветровых, тем тверже убеждаюсь: как все-таки поверхностно судят окружающие о людях. Внешняя сторона, так сказать, фасад иной раз совершенно не соответствует сути.

– Это точно, – согласился Ворожищев. – Например, Надежда Федоровна распиналась перед знакомыми, соседями и сослуживцами, какие у нее замечательные дети! Прямо-таки лучше на свете не сыскать. А сама признавалась матери: Борис растет черствым, неблагодарным. Эгоист. Да и с Ларисой не могла найти общего языка. Жаловалась: еще совсем, мол, соплячка, а мать ни в грош не ставит…