Крестовский с плохо скрываемым облегчением посмотрел вслед уползающей тачанке. Затем он перевел взгляд на убитого напарника и грустно вздохнул.

– Эх, Женька… – пробормотал он, спрыгнув с дрезины. Подойдя к трупу, он первым делом поднял раритетную шапку и с омерзением вытряхнул из нее отвратительное месиво из крови, мозга и волос. Покрутив в руках головной убор, напарник мертвеца с удовлетворением обнаружил, что вожделенная кокарда не пострадала. Серп и молот по-прежнему тускло мерцали в полумраке. Еще немного поизучав шапку, мужчина разочарованно просунул палец в дырку на том месте, где пуля вышла из головы предыдущего владельца.

«Ладно, сойдет… Машка зашьет. Заодно и отстирает. А ведь теперь шапка-то у меня как заговоренная будет! Пуля в одно место два раза не попадает…» – подумал он.

– Крестовский, дай, чем перевязать… – чуть слышным шепотом произнес комиссар, баюкая раненое колено. – И, это… сходи, глянь, чего там с Григорьевым…

Дуэль между светом и тьмой, между правдой и ложью.

Танцующий с тенью на звеньях разорванных уз,

Когда я умру, положи мне на грудь подорожник

И чёрным дождём окропи нашу звонкую грусть.

Туннели уводят всё глубже и глубже. И нервы

Натянуты так, что на них выступает Тибул.

Пусть нищие духом поют про заоблачный Шервуд —

Заплывшие жиром всегда их поддержат с трибун.

От перебинтованных временем толку немного —

Всего полрожка да дырявый треух со звездой.

Но та бочка меда, в которой отсутствует деготь,

Едва ли кому-нибудь в жилу. Отчаянный вздох.

Схождение: сила на силу и воля на волю —

У марионеток есть шанс оборвать свою нить.

Любовь или ненависть сердце больнее уколет?

Лишь смерть разлучает, чтоб после вновь соединить.

Дрожат секунданты в предчувствии близкой развязки.

Осталось чуть-чуть – пара па. Осторожней, танцор!

Когда я умру, я уйду без патронов и маски

Туда – на поверхность, где солнце. И ветер в лицо.

– Ну и что теперь с этим триппером делать? – Анатолий Лыков большой ладонью тяжело припечатал листок бумаги, лежащий справа от его тарелки, а потом еще более тяжелым взглядом уперся в лицо сына.

В прежние времена Петр вполне мог бы быть актером, кумиром женщин; впрочем, на недостаток женского внимания он не мог жаловаться и сейчас. И дело тут было не только в том, что у него в карманах не переводились патроны. Выразительное лицо, с нагловато-высокомерной улыбкой, частенько кривившей его четко очерченные губы, и атлетическая фигура в сочетании с аурой самоуверенности делали его поистине неотразимым в глазах многочисленных девиц, вздыхавших по красивому парню.

– Что-что… Драться! – сквозь зубы процедил Лыков-младший.

– Драться?! Вот, тоже мне драчун нашелся! Видали? Драться он будет!!! – Лыков сделал широкий жест рукой, который пропал за неимением публики, потому что в маленькой служебной комнате, приспособленной под столовую для высшего начальства, никого, кроме него, сына и дочери, не было.

– Папа, вы еще будете что-нибудь? – спросила Ирина, намеренно игнорируя зарождающийся скандал, так как давно привыкла к напряженным отношениям в своей семье. – И, Петя, ты совсем ничего не ел. Зачем я готовлю?

– Не готовь!

– Ты мне не смей так с сестрой разговаривать! – сорвался на крик голос Лыкова-старшего. – Ишь-то, как с другими, с уродами всякими, так ты у нас рыцарь, на дуэлях дуэльствуешь! А ты с женщиной научись разговаривать, дуэлянт!

– Папа, ну не надо кричать, вас услышат, – сморщила Ирина симпатичный носик.

Она смотрела на мужчин и привычно удивлялась, насколько могут быть не похожими отец и сын. Пожилой, пятидесятипятилетний мужчина, среднего роста, довольно крепкого телосложения, отмеченный уже заметной сединой (непродолжительный период он ее закрашивал, но затем плюнул на