Произнеся речь, Джейн сбросила с плеч платье, передала его фрейлинам и развязала чепец. Когда она сняла его с головы, волосы, свободные от лент и завязок, плавно взмыли вверх, как будто хотели поднять ее в небеса. Она обернулась к палачу. Левине показалось, что он просит у нее прощения, но слов она не слышала. Зато увидела искаженное лицо – значит, происходящее ужасало даже палача. Только Джейн выглядела совершенно спокойной.

Джейн взяла у одной из фрейлин плотную ленту и, покачав головой, отказалась от чьей-либо помощи, сама завязала себе глаза. Затем она упала на колени, сложила руки перед собой и произнесла молитву. Помолившись, она вдруг словно потеряла самообладание, пошатнулась и потянулась к плахе, но не могла найти ее с завязанными глазами.

Все смотрели на нее, но никто не пытался ей помочь. Зрителей словно парализовало от ужаса при виде того, как совсем юная девушка на пороге смерти пытается ухватиться за что-то прочное. Не было слышно ни звука; даже ветер утих, как будто само Небо затаило дыхание. А Джейн все искала плаху, размахивая руками в воздухе. Не в силах больше выносить ее страданий, Левина вскарабкалась на эшафот и сама положила холодные маленькие ручки, в сущности, совсем еще детские, на место. Слезы жгли ей глаза, когда она с трудом спустилась к Фрэнсис, оцепеневшей от горя.

Взмах топора, струя алой крови – и все кончено… Фрэнсис упала на руки Левины; та удержала ее и закрыла ей глаза, когда палач поднял за волосы голову Джейн Грей и показал ее толпе: дело сделано. Левина не знала, почему она сама подняла глаза, но, когда она смотрела на эшафот, ей казалось, что она видит не то, что происходит в действительности, а сцену, возникшую в ее воображении: на месте палача – королева со скрюченными пальцами, которыми она держит окровавленную голову своей молодой родственницы. Лицо королевы спокойно, она не замечает, что ее платье в крови. Зрители молчат; только вновь, словно в негодовании, поднимается ветер.

Левина отошла в сторону; ее вывернуло в сточную канаву.

– Сидите тихо, Мэри Грей, – велела мистрис Пойнтц, и голос у нее такой же грубый, как ее пальцы. – Не вертитесь!

Она слишком сильно дергала меня за волосы, заплетая ленты. Мне хотелось крикнуть, чтобы она прекратила, чтобы не трогала меня.

– Ну вот, – сказала она, надевая мне на голову чепец и туго завязывая его под подбородком.

Чепец закрыл мне уши. Я слышала шум моря, как в большой раковине, которую мы, бывало, прикладывали к уху в Брадгейте. Интересно, что случилось с той раковиной после того, как Брадгейт перестал быть нашим домом?

– Магдален поможет вам надеть платье. – Пойнтц слегка подтолкнула меня к черноволосой девушке; та мрачно покосилась на меня.

– Но я еще не… – начала было Магдален.

– Прошу вас, делайте как я велела, – прервала ее мистрис Пойнтц, и голос у нее такой же жесткий, как обруч под моей верхней юбкой.

Брюнетка закатила глаза и переглянулась со стоящей рядом с ней кузиной Маргарет.

Нас окружала настоящая неразбериха: сундуки с откинутыми крышками, в которых сложены платья; чепцы то и дело падали с подоконников; повсюду лежали груды украшений. В воздухе плыли ароматы духов. Невозможно и шагу ступить, чтобы не получить тычка, так у нас было тесно; девицы толкали друг друга локтями, дотягиваясь до своих вещей. Maman страдала почти так же, как и мы, потому что ей приходилось делить комнату еще с пятью дамами. Но их комната хотя бы закрывалась. Комната четырнадцати младших фрейлин, где мы ночевали, на самом деле представляла собой лишь занавешенный угол в конце коридора. Все утро мистрис Пойнтц отгоняла от занавеса любопытных молодых людей, которые надеялись хоть одним глазком увидеть, как переодеваются девушки постарше.