– Тогда дай мне время… – ослабил я объятия.

Полежали, и я спросил:

– А ты хотела бы что-то в себе поменять?

– Даже не знаю… Ну, я трусиха…

– Все девчонки трусихи.

– Бываю рассеянной…

– Нерассеянных девчонок не бывает.

– Я чувствительная очень…

– Жалостливая, хочешь сказать?

– Да. И чувствительная.

– Жалость – дело хорошее, а чувствительность надо приберегать для постели.

– То-то и оно, что меня на всё хватает. Так бы и вытирала чужие слезы день и ночь. Не знаю почему, но для моих подруг и просто знакомых женщин я всю жизнь вроде жилетки: любят поплакаться мне о своих мужьях, любовниках, детях, родственниках и о себе, любимых. И знаешь, что выяснилось? Что у многих плохо с оргазмами – у кого-то редко, а у кого-то вообще никак. Одни признавались, что научились притворяться, другие считали, что мужчина виноват, третьи не особо-то и переживали. Были такие, которые сами себя до оргазма доводили, а с мужчиной не получалось. В общем, всякие случаи были. Но самый тяжелый случай знаешь какой? – посмотрела она на меня и, не дожидаясь ответа, объявила: – Это когда женщина убеждена, что удовольствие мужчины для нее важнее собственного…

– И что в этом плохого? – в свою очередь взглянул я на нее.

– Ничего! Просто я так о тебе забочусь, что у меня за раз меньше четырех не бывает! Вот какая я у тебя правильная!

– То есть, ты довольна собой?

– Только самовлюбленная идиотка может быть довольна собой.

– А амбиции, честолюбие, тщеславие?

– В меру.

– А хотела бы больше?

– Нет. Я привыкла уже к себе, мне лишнего не надо.

– Но ведь бывает, что ты смотришь на женщину и говоришь себе: ах, если бы я была такая же ловкая, умная, хитрая!

– Это все витрина. Никто не знает, чем она для этого пожертвовала. А то что пожертвовала многим, точно. Знаешь, мне бы тебя завоевать, и больше ничего не надо…

– Ну, так вот он я. Просто возьми и пользуйся…

Ночь, худо-бедно, удалась. Впервые за три года я спал не один и, просыпаясь в темноте, представлял, что у меня под боком бывшая жена. Всего-то и надо было закрыть глаза, чтобы поменять систему координат, где меня ждали ее томные руки, чувственные губы и послушные прелести. Если бы не чужое изнемогающее дыхание и несдержанные, полноголосые стоны. Я представлял, как где-то в это же время прислушивается к чужому сопению жена, и чары лопались с нещадным треском.

Утро встретило жилым духом кофе, тостов и яичницы, заставив погрузиться в самые верхние, населенные трепещущими, изломанными бликами былого счастья слои памяти, откуда меня извлек игривый голос Варвары:

– Иди завтракать, засоня!

Перед расставанием она спросила:

– Ну что, до вечера?

– Прости, вечером я буду занят. Встреча с одним типом по поводу экзистенциальных аспектов самоопределения. Давно назначено, и для меня это важно.

– Психотерапевт, что ли?

– Типа того.

– И зачем он тебе? Поплачься мне, уж я тебя наставлю на путь истинный.

– Нет, Варежка, это сугубо мужской и нелегкий разговор.

– Тебя жена как звала? – неожиданно спросила она.

– А причем тут это? – удивился я.

– Хочу придумать тебе что-нибудь уменьшительно-ласкательное, да боюсь нарваться на ваши нежности.

– Не нарвешься. У нее, знаешь ли, свои причуды.

– Ну ладно, тогда будешь у меня налимчиком.

– Почему налимчиком?

– Потому что все время норовишь выскользнуть из рук.

– То есть, скользкий тип… – улыбнулся я.

– Типа того… – улыбнулась она.

– А по-моему, ты путаешь уклончивость с изворотливостью. Это разные вещи.

– По сути, одно и то же.

– Хорошо, буду налимчиком.

– Ну, а завтра у тебя что?

– Прости, Варюха, завтра у меня еще более важная встреча. От нее будет зависеть наше с тобой будущее.