Лужайку перед домом бабушки давно не стригли, так что трава выросла выше, чем у всех остальных. Я иду по ней, увлекая за собой Суинберна, и чувствую, как травинки приятно щекочут мои ноги. С улыбкой смотрю на старый дом, с красной черепичной крышей и темной кирпичной кладкой на фасаде. Ничего не изменилось. Милый старый дом бабушки все такой же теплый, приветливый и уютный снаружи.

Жаль только, что внутри больше нет жизни…

Я засовываю руку в горшок с землей, в которую воткнута давно засохшая орхидея, и выуживаю оттуда ключ.

— Родители решили оставить дом таким, каким он был при ней, — говорю я Суинберну.

— Ты уверена, что не хочеш сообщить им?

— Мне нужно побыть одной, Чарли, мне нужно подумать обо всем, что случилось. Это лучшее место.

Я поднимаюсь по лестнице и иду в гардеробную. В доме, кажется, словно бабушка всего лишь вышла на несколько минут и вот-вот вернется. Там я нахожу костюм, оставшийся от дедушки, который был примерно такого же телосложения, как Суинберн.

Когда я спускаюсь, я застаю его с интересом разглядывающим портрет бабушки и дедушки. Два счастливых медных дракона, молодые, впереди у них вся жизнь, совсем, как у меня, они смотрят друг на друга с такой любовью, что сердце мое сжимается. Как жаль, что их нет рядом, когда они так нужны мне.

— Они такие счастливые, — говорит Чарли.

— Они были вместе всю жизнь, с самого детсва, и умерли в один день.

— А что с ними случилось? Ты никогда не рассказывала о них.

Я вздыхаю, пытаясь отогнать от себя мрачные воспоминания.

— Прости, — чарли тут же улавливает мои чувства. — Ничего не говори.

— Не за что извиняться, Чарли. Просто мне больно вспоминать об этом. С ними случился несчастный случай несколько лет назад. Вот костюм моего дедушки, я думаю он подойдет тебе. Не можешь же ты ходить повсюду в таком виде.

Суинберн рассеянно оглядывает себя и улыбается.

— Где тут можно вымыться? — спрашивает он.

— Так гораздо лучше! — говорю я, разглаживая складку на костюме, когда Суинберн приводит себя в порядок. Он даже как-то умудрился отмыть свою шевелюру холодной водой, так что теперь его медные волосы светятся, как новенькая монета.

— Совсем скоро все так или иначе узнают, Дженни. На месте твоей могилы теперь разрытая яма и пустой гроб, газетчики очень быстро раздуют из этого сенсацию и начнут осаждать всех твоих близких. Пусть уж лучше они узнают от меня, чем от них, — Я пойду к твоим родителям. Объясню им все.

— Спасибо, Чарли, — говорю я, понимая, что он прав. Нет никакого смысла прятаться. Нет никакого смысла скрываться. Но почему же у меня на душе так тяжело? Почему что-то так отчаянно удерживает меня от того, чтобы как можно скорее оказаться поближе к родным… А точнее поближе к Айвену?

Суинберн смотрит на меня долгим взглядом зеленых глаз, словно пытается понять, о чем я думаю, потом кивает мне.

— Я скоро.

Я провожаю его взглядом. Смотрю как он идет по траве, выходит на дорожку и идет по переулку. На повороте он оглядывается и взмахивает рукой. Я отчетливо вижу его взгляд и улыбку. Раньше с такого расстояния я увидела бы только неясный силуэт. Но теперь, даже в сгущающихся сумерках, я вижу каждый волосок в его шевелюре.

Я захожу в дом и закрываю за собой дверь, оставаясь в полной тишине и одиночестве.

Провожу руками по корешкам книг, они во множестве стоят на шкафах. Касаюсь пальцами вещей, которые были дороги моей бабушке. Мне казалось, что если я останусь здесь одна я сразу все пойму. Сразу все встанет на свои места.

Я сажусь на кресло, в котором она так любила сидеть. Оно чуть скрипит.

— Что же со мной случилось, бабушка? — шепчу я в пустоту и откидываю голову на спинку кресла. — Как я могла стать серебряной?