Но ведь Корсаков всегда относился к младшей сестренке, как к другу. Во всяком случае мне так говорил, когда я отказала ему в первый раз, наперед зная реакцию семьи, если соглашусь.

Неужели Карина столько лет копила злобу и выжидала удачный момент, чтобы ужалить побольнее? Да. Судя по ликующему взгляду, это так. Она изощренно отомстила за то, что тогда мы с мужем полюбили друг друга, а все ее попытки по его завоеванию оказались напрасными.

Почти напрасными, ведь сейчас она в нашей постели заменяет меня.

Что пошло не так? Почему он посмотрел на другую? Я не страшненькая, подтянутая, слежу за собой, нам было хорошо вместе, я точно знаю. Тогда что не так? Почему он предал?

Смотрю на его красивое лицо. На широкие густые брови, на пронзительные карие глаза, покорившие с первого взгляда. На узковатые губы, что часто сжимались в тонкую линию, когда у него что-то шло не по плану. На прямой нос, что так часто зарывался мне в макушку и жадно вдыхал вишневый аромат шампуня. Смотрю на мужчину мечты и не могу поверить, что он меня разлюбил.

Господи, как же это больно. Словно весь воздух из легких выбили. Хочется плакать, слезы уже застилают глаза, даря такую желанную размытость. Не видеть вранья в до боли родных глазах, не видеть ухмылку Карины. Это то, что нужно.

Все в расфокусе.

Идеально.

– Мил, маленькая моя, – обманчиво тихий голос бьет по оголенным нервам, заставляя отскочить назад, как ошпаренной.

Не хочу, чтобы его руки касались меня после того, как творили безумие с другой. А то, что они это делали, не сомневаюсь. Уж мне-то точно известно, как крепко ладони сжимают бедра, как ласково умеют проходиться по оголенной коже, дразнить едва уловимыми касаниями, зарождая табун мурашек от предвкушения.

Я все это знаю. Я все это испытывала. Поэтому не хочу его прикосновений. Не хочу. Противно.

От резких движений путаюсь в собственных ногах, едва не упав. Мамочки. Малыш. Мне нельзя. Не с моим резус-фактором. Первая беременность может стать последней, ведь потом могут быть конфликты с малышом. Единожды мамочка – так часто бывает у «отрицательных».

Чудом устояв на ногах, скидываю туфли очень резко. Они летят по всей прихожей. Плевать. Главное – ребенок. Мой малыш. Мой. Теперь только мой.

Видя мое нервное состояние, муж идет вперед, прикрывая за собой дверь, чтобы любовница не раздражала своим присутствием, только поздно. Я все видела. Картинку не затереть в памяти. Не замазать черной краской. Я при всем желании не смогу забыть, ведь каждый раз, глядя на родителей, буду вспоминать белокурую красотку с перекачанными губами в нашей постели, завернутую в одеяло, с наглой победной улыбкой.

Семьи нет, и никогда не будет. Никакие жалкие оправдания и уверения в любви не помогут. Сердце разбито вдребезги, чувства в хлам. И задушенные в зародыше рыдания, что рвут сейчас изнутри, еще не говорят, что все хорошо.

– Пожалуйста, не спеши с выводами. Все совсем не так, как…

– Как я думаю? – стоит банальным словам, которые я была уверена, никогда не услышу, сорваться с его губ, как меня прорывает.

Слезы градом текут из глаз. Чувствую, как соленые дорожки холодят разгоряченную кожу. Я красная, красная от боли и страха, чувствую это по контрасту температур. Мила, что же ты творишь. Успокойся. Успокойся немедленно! Маленькому плохо, ему нельзя.

Но как, как успокоиться? Меня рвет на части. Голос хрипит от боли. Я кричу. Кричу, потому что не могу говорить спокойно. Мне нужно хоть куда-то выплеснуть всю ту боль, что моментально скопилась внутри и нашла выход.

– Ты понимаешь, какой бред сказать хочешь? Что можно не так понять в голой девке у нас в постели? О моей сестре, которая тебя не интересовала как женщина, лежащей завернутой в одеяло? Что? Скажи мне, что я не так могла понять?