– Хорошо.

Василиса еще недопонимает, но глаза загораются надеждой, а я с треском проваливаю свой план по возведению барьера от Богдана. Он слишком хороший, слишком добрый, чтобы продолжать оставаться равнодушной. А я больше не хочу никого пускать в своё сердце.

– Остаешься?

Я киваю, Василиса радостно скачет.

– А можно к Маше пойти? Мы с ней в куклы играли. Можно, мамочка, можно?

– Хорошо,– снова соглашаюсь я.

Василиса опять уносится, а мы остаемся с Богданом наедине.

– Что ты сделал с моим ребенком?– недоумеваю я.

– Просто она начала общаться с другими детьми. И это один из важных этапов социализации ребенка. Марин, поверь я хочу твоей малышке только лучшее, так же как и тебе.

– Может в этом и есть вся проблема.

– Не понял.

– Не думаю, что ты всем хорошеньким женщинам с детьми помогаешь, конечно, если ты не маньяк. Почему именно я?

Богдан смотрит в сторону, отводит взгляд и от этого ощущение, что он пытается что-то скрыть.

– Это не просто объяснить.

– А ты попробуй.

Он прячет руки в карманы брюк, поворачивает голову и смотрит в глаза.

– Давай я покажу тебе комнату, где ты можешь отдохнуть. А на вечер, как ты поняла, запланирована прогулка в парк.

– Хм…ну хорошо.

Я не настаиваю на ответе, но однозначно у Богдана есть такое же слабое место, как и у меня, то о чем говорить совсем не хочется.

21. Глава 21

Мы поднимаемся на второй этаж. Широкая деревянная лестница как отдельное произведение искусства: перила выполнены из металла, но работа настолько тонкая, что складывается ощущение будто металлические лианы сейчас обовьют ноги. На втором этаже мы попадаем в просторный коридор из которого ведут несколько дверей в другие комнаты. Мне нравится, что стены светлых оттенков, от бежевого до мятного, от этого комната кажется просторной и наполненной воздухом.

– Вот эта комната Василисы, – Богдан показывает на первую дверь справа. – Моя комната дальняя слева, а ты можешь расположиться в комнате рядом с Василисиной.

– У Василисы есть комната?

Я не могу сдержать удивление. Приоткрываю дверь и вижу нежно-розовые обои, белую детскую мебель. Богдан подходит и на мой немой вопрос отвечает:

– Это была комната моей дочери. Я предлагал Василисе другую, но ей понравилась эта.

– Не удивительно.

Здесь было всё обустроено с такой любовью, как я мечтала сделать для своей девочки.

– Как зовут твою дочь? И где она?

Я прохожу в комнату, Богдан следует за мной.

– Не зовут…звали.

Резко оборачиваюсь, смотрю в глаза и нахожу в его взгляде тоску и грусть.

– Что случилось?

– Неоперабельная опухоль головного мозга…Ксюша умерла три года назад. После этого мы с женой так и не смогли начать жить счастливо. Она винила меня. Я её… в общем, всё банально до тошноты.

Я вижу как ему сложно говорить об этом, но он продолжает смотреть мне в глаза. Что говорят в таких случаях?

Мне жаль, я сочувствую.

Но ни одна эта фраза не может передать того ужаса, который я сейчас испытываю. Не представляю, что творится у него в душе. Мне даже страшно вообразить себя на его месте. Я бы, наверно, умерла сразу.

– Прости, – шепчу я, вспоминая свои слова, сказанные со злостью в машине.

– Тебе не за что извиняться. Это же не ты её убила,– он горько усмехается.

Теперь я понимаю, почему из всего потока машин остановился только он и кинулся спасать мою малышку, рискуя своей жизнью. Понимаю почему так сильно привязан к Василисе. Мне хочется его обнять, и я подхожу к нему, едва касаясь провожу по небритой щеке. Чтобы дотянуться до его шеи и обнять мне нужен стул, поэтому обнимаю его за талию. Прижимаюсь щекой к груди, словно хочу впитать его боль и поделиться своей.