И это маленькая дрянь имела наглость всё отрицать.

Выставлять его неуравновешенным мудаком, ограничивающим её свободу.

Какую, интересно, свободу?

Свободу ему изменять?!

Спустя четверть часа Герман обнаружил себя на водительском сиденье своего авто, вливавшегося в поток мчавших по проспекту машин.

Когда кровь перестала шуметь в ушах, набрал Тимофеева:

— На посту?

— Да, Герман Александрович.

— Где она?

Тимофеев назвал ему адрес.

Он плохо соображал, но всё-таки сподобился удивиться. Ресторан на Садовой… Что она там забыла?

Он сам не заметил, как домчался до того самого места. Время сейчас вообще текло как-то иначе — плясало и двигалось будто бы нелинейно. Должно быть, так и случается, когда вся твоя жизнь окончательно летит ко всем чертям…

Он едва успел додумать эту мысль, чтобы с беспощадной ясностью осознать — это было только начало его персонального ада.

Потому что в панорамном окне ресторана его взгляд безошибочно впился в до были знакомый тонкий профиль.

Это было слишком жестоко.

Это рушило одно из самых дорогих ему воспоминаний — впервые брошенный взгляд на незнакомку в окне цветочного магазина.

Вот только теперь они были знакомы.

Теперь эта женщина была его законной женой.

Изменившей ему. Нагло об этом совравшей.

И теперь сидевшей за ресторанным столиком с новым своим ухажёром.

22. Глава 22

— Андрей, это всё слишком странно…

Я растерянно оглядывалась, не совсем понимая, зачем мы вообще тут очутились. Уютный и светлый ресторан на Садовой — самое последнее место, куда бы я сейчас засобиралась. Моим излюбленным местом сейчас представлялся самый тёмный угол вдали от человеческих глаз.

Но обстоятельства в очередной раз шли круто вразрез с моей волей.

— Лиль, прошу, не подумай, что я намеренно ввёл тебя в заблуждение. Просто хотел поговорить где-то, где ты не будешь чувствовать себя словно в клетке. Ну не к себе же домой тебя везти?

По моему ошалевшему взгляду он сразу понял, что сморозил несусветную глупость, потому что тут же поспешил поправиться:

— В смысле, мне и в голову такое не пришло бы! Поэтому… тут очень уютно, и нас никто не побеспокоит. Поговорим без лишних глаз и ушей.

Сидя вчера у подруги на кухне, я даже на звонок отвечать не собиралась. Но Света выразительно скосила глаза на экран, и меня вдруг прошило дикой мыслью, а ну как она подумает, что я трубку не беру, потому что не хочу при ней с другом детства общаться. В любом же случае придётся оправдываться в духе «ты ничего такого не подумай».

Поэтому под пристальным взглядом подруги сняла трубку и наткнулась на неожиданное предложение.

— Лиля, мне очень неудобно за нашу недавнюю встречу. Я могу как-то загладить свою вину?

— Андрей, да ничего не нужно заглаживать. Если бы не фантазии мамы…

— Но я тоже хорош. Нет, это не дело. Я знаю, что у тебя сейчас не самый светлый период в жизни, и всё же давай увидимся. Нормально поговорим. Возможно, я смог бы тебе помочь в твоей ситуации.

Тогда у меня едва челюсть не отвалилась.

А что он мог знать о моей ситуации? Что он мог знать о том, что на самом деле творилось в моей жизни? Во мне проснулась какая-то лихорадочная, почти параноидальная подозрительность. Ею я очень страдала в первые полгода нашего с Германом брака — всё окружение мужа следило за нами подобно стае стервятников. Коллеги, друзья, родные — все выжидали неверного шага, неверного слова, неминуемой трещины в отношениях молодожёнов

Это был кошмар наяву, но мы всё пережили, потому что наша любовь была сильнее чужой зависти и ненависти.

Наша любовь продержалась три года. Как бы мне ни хотелось в такое не верить, но даже у неё был свой запас прочности и срок годности…