- Ты отдашь девочку в полицию?!

- А что еще я могу сделать. Или ты хочешь, чтобы к нам заявилась разъяренная мамаша и обвинила нас в краже ребенка?! Ну хотя бы с целью содрать с нас кругленькую сумму. Вполне реальный расклад.

- А если это все-таки твоя дочь?! – спрашиваю, ужасаясь черствости мужа. – Скажи честно, ты никогда не изменял мне? Только не лги мне, Герман.

В моих последних словах уже не возмущение его предательством, а скорее мольба. Я так хочу, чтобы он нашел убедительное доказательство, что измены не было. Но факт остается фактом, и я шепчу онемевшими губами:

- Вспомни, я ведь жила полгода у матери. Может быть, тогда… По срокам как-то совпадает…

Озвучиваю свои подозрения, а сердце уже вдребезги. Страшно услышать признание в измене. Страшно узнать, что какая-то женщина была близка с моим мужем. Еще страшнее узнать, что я долгих четыре года обманывалась в своем муже.

- Не говори ерунду! Я никогда не изменял тебе. Я ведь люблю тебя, Лера.

Глубокий вздох, вырвавшийся из глубины души, означает не облегчение, а глубочайшее отчаяние.

Я не верю не единому его слову.

Герман обнимает меня, но мне неприятно его прикосновение. Оно какое-то неестественное, холодное. Отодвигаюсь и смотрю в его глаза, всегда добрые, открытые, искренние. Но сейчас взгляд тяжелый и беспокойный. То ли от желания скрыть правду, то ли просто от свалившейся новости.

- Знаешь, я прямо сейчас позвоню в полицию и сообщу о девочке. Иначе у нас будут серьезные неприятности.

- Сейчас нельзя, - почему-то пытаюсь остановить его. - Она спит, бедняжка. И вообще, может быть, следует сначала навести хоть какие-то справки о ребенке?

- Какие справки, у кого?! Ты в своем уме? – обрушивается на меня, как будто это я нагуляла ребенка. - Если бы девочка хотя бы умела говорить. А принимать всерьез детский лепет, о котором ты рассказала, смешно. Ни имени, ни фамилии толком не понять. Кстати, ты упоминала о какой-то сумке. Может, там свидетельство о рождении или какая-нибудь записка. Не могла же эта Яиса притащить ребенка сюда и не оставить хотя бы намека на сведения о ее матери.

Точно! Как же я сама не подумала о сумке?

Пулей лечу в прихожую, где она и осталась лежать. Слышу позади торопливые шаги мужа, тоже бегущего вслед за мной по лестнице.

Хватаю сумку и лихорадочно выкладываю ее содержимое. Колготки, носочки, кофточки, платьица, курточка – все закинуто в дорожную сумку как попало. Среди детских вещей несколько игрушек. И все! Ничего, что могло бы хоть как-то помочь выяснить, кто родители малышки, где лечится мать, чем больна, насколько серьезно ее состояние. Если я правильно поняла лепет ребенка о том, что мама «в бонице». Никакого документа, свидетельствующего о дате рождения крохи и месте ее проживания. Может, ее вообще привезли из другого города.

Стоим оба над этим ворохом и обреченно смотрим друг на друга.

- Ну вот, - говорю упавшим голосом. – Теперь очередь за тобой. Хочешь, иди в полицию, хочешь, разыскивай по больницам горе мамашу или кем там она тебе приходится. Но есть еще один прекрасный вариант. Признайся, Герман! Честно признайся в измене. И вспомни, с кем утешался, пока я ухаживала за больной мамой.

- Лера, мне не в чем сознаваться. Это, во-первых, - в голосе сталь. Яров не на шутку взбешен. - Во-вторых, да, я заявлю в полицию. И, в-третьих…

Герман замолкает, натолкнувшись на мой суровый взгляд. Но, справившись с нерешительностью, промелькнувшей на его лице, добавляет:

- И, в-третьих, - обязательно сделаю тест ДНК. Но только для того, Лера, чтобы доказать тебе, что я не причастен к рождению этого ребенка!