Зачем я согласилась поехать? Я ведь совсем не знаю этого мужчину. Столько лет прошло, мы тогда были детьми. Мальчишка, которого я помню по школе, и этот огромный, коротко стриженный мужик – совершенно разные люди. И теперешний Миша Громов, несмотря на свои шуточки и улыбочки, явно опасный тип. Энергетика у него такая, тёмная, властная, это за версту ощущаешь. И что ждать от него?

Да только… после событий сегодняшнего вечера, неужели со мной может случится что-то ещё более плохое?

– Пойдём? – вырывает меня из раздумий мужской голос.

Оглядываюсь, понимаю, что мы стоим на подземной парковке, и Миша внимательно рассматривает мой профиль.

– Пойдём, – вздыхаю я.

Михаил бодро обходит машину, открывает дверь с моей стороны, подаёт руку.

– Не стоит, я сама.

– Так, Маргошка, не спорь с мужиком! – рыкает он. – И спрячь свои драные коленки. Меня и так совесть мучает.

– Переживу, – одёргиваю платье.

Не успеваю опомниться, как Миша подхватывает меня за талию, ставит на ноги. Но тут каблук подламывается, я оступаюсь, хватаюсь за его сильные плечи. Меня обдаёт насыщенным мужским ароматом, охрененный парфюм, сигаретный дым и ещё что-то чисто мужское.

И это так неожиданно и дезориентирующе…

– Ритка, отпусти, а то засчитаю как согласие к разврату, – хрипит мне в шею Громов.

– А-а, да, конечно, – одёргиваю руки. – У меня каблук сломался, – пытаюсь оправдать мои сомнительные манёвры.

– Беда, однако, – цокая, закатывает глаза.

И не успеваю я ойкнуть, как эта гора мышц подхватывает меня на руки.

– Не надо, ты что, я тяжёлая, – протестую, но при этом хватаюсь за его мощную шею.

– Да, нелёгкая, – усмехается, перехватывая меня удобнее. – Но это же здорово, когда у бабы есть за что подержаться.

– Не надо за меня держаться, – отцепляюсь от него, пытаюсь оттолкнуть.

– Так, тихо, – рыкает снова. – Сказал же, не спорь с мужиком.

Заходим в лифт, Громов меня опускает на пол, нажимает кнопки, едем вверх, но как только кабина прибывает на последний этаж, он тут же подхватывает меня снова.

Так я оказываюсь в его квартире.

И только сейчас меня бьёт мысль, что он может жить не один. А если он вообще женат?

Громов заносит меня сразу в ванную, даёт в руки полотенце, и уходит куда-то в недра своей огромной квартиры.

Я растерянно рассматриваю себя в зеркале. Ну точно Гусыня. Давно забытое прозвище сейчас совершенно точно отражает моё внешнее и внутреннее состояние.

Осматриваюсь вокруг. Если Громов и женат, то в ванной следов женского присутствия нет.

Промываю поцарапанные ладони и локоть. Приподнимаю юбку, треш. Чулки изодраны в клочья, на коленях ссадины и запёкшаяся кровь, на бедре расплывается огромный синяк.

– Блин, да у тебя и ножки зачётные, – раздаётся вдруг от двери.

Я резко одёргиваю юбку.

– Громов! Ты почему врываешься без стука!

– Так я у себя дома. Что хочу, то и делаю. Тем более, я принёс это, – демонстрирует в руках бинты, перекись и какой-то ещё тюбик. – Садись, буду тебя лечить.

– Нет, я сама.

– Ну какая ты несносная, а, Селезнёва. Сто раз ведь сказал, не спорь, – усаживает меня на закрытую крышку унитаза, склоняется над моими коленями, и очень аккуратно начинает промакивать ранки тампоном.

– Нет, так не пойдёт, – заявляет вдруг решительно, запускает руки мне под юбку.

– Что ты делаешь, – пищу я, пытаясь остановить его наглые ладони.

– То, что умею лучше всего – раздеваю женщину, – усмехается, демонстрируя ровные зубы.

– Но…

– Тихо, не дёргайся, сказал же, насиловать не буду.

Ловко скатывает с моих ног рваные чулки, проходясь пальцами по бёдрам. И мне стыдно признаться, но эти прикосновения рождают глубоко внутри давно забытое трепетное чувство.