Господи, как же он постарел. Застиранная до газетной мягкости кепка болтается на полированной лысине, как ведро на жердочке. Из-под кепки выбиваются редкие седые волосы. Широкий нос с годами только расползся по лицу. А руки. Некогда крепкие руки, теперь едва сжимают палочку, с помощью которой он и смог спуститься с трех ступенек крыльца.

– Продам к чертовой матери. Или на металл сдам.

– Я тебе сдам, – бормочет Пашка и подходит.

Давно я его не видел так близко. И давно не чувствовал его мозолистых рук своим холодным металлом.

– Если бы не он, мы бы в сарае жили. Мы ему всем обязаны, – говорит Пашка и подкрадывается ближе.

Кладет руку на колесо, и волна дрожи проходит по всему телу.

– Видишь, чувствует он меня, – улыбается Пашка.

– Ага, чувствует. Это я завести пытаюсь.

Павел, я чувствую. Каждым винтиком чувствую.

– И?

– Что и? – негодует сын. – Кашляет, урчит, дергается, а заводиться не хочет.

– Дай-ка.

– Может не надо, бать?

– Дай, кому говорят.

Он кладет палку у колеса, задирает ногу в своих широких штанах и пытается взобраться на ступеньку.

Если бы я только мог. Я бы отбросил колеса и упал перед ним, лишь бы стать ниже. Я бы зарылся в землю, только бы он смог забраться в кабину. Чтобы он снова прикоснулся к рулю. Потрогал рычаги и погладил меня. Да, все так просто, банально и как-то сентиментально. Да, я огромная машина, но ведь и я… я тоже хочу любви. От человека, которого люблю.

Но нет… Паше уже никогда не взобраться. Его нога едва касается ступеньки. Я чувствую, как он дрожит. Все его тело сотрясает озноб. Он всеми силами пытается, а Валерка стоит, как вкопанный.

Чего же ты стоишь? Помоги своему отцу. Ну! Помоги же…

Валерка словно слышит меня. Подходит к бате и буквально поднимает его на ступеньки. Слабая рука старика цепляется за руль и вот он уже в кабине.

– Смотри, как надо, – говорит уставший, но довольный Пашка. – Смотри и учись.

Я напрягся. Всем телом напрягся. Лишь бы получилось. Лишь бы вышло. Чувствую, как весь дрожу от напряжения. Но года… года берут свое. Не могу. Хочу, но не могу. Вижу, как злится Пашка, что у него не получилось перед сыном показать свое превосходство. Хотел бы ему помочь, но не могу. Кашляю, заливаюсь, чихаю, но не завожусь. В последний раз вздрогнул и совсем обмяк. Нет больше моих сил. Совсем нет.

– Ладно, бать, вылазь. – говорит Валерка. – Давай помогу.

Он обходит меня спереди и подходит к двери.

– Ну ты чего? – шепчет Пашка и гладит руль. – Чего же ты, друг. А хотя, что я на тебя плохо так думаю. Сам ведь уже сдавать стал. Забраться на тебя не смог, а от тебя требую былой лихости. Отдыхай. Отдыхай.

Дверца открывается и крепкие руки сына помогают спустится Пашке на землю. Он забирает палку, смотрит на меня погасшими глазами и медленно ковыляет к дому. Я вижу, что несколько ступенек для него теперь огромная преграда.

Валерка долго еще копался в капоте, затем попробовал завести, но в итоге плюнул на это дело и скрылся в доме.

А я остался под навесом. Под тем же обросшим шифером. Кое-где он уже продырявился. Если бы лил дождь, то я был бы мокрый. Но теплая летняя ночь избавила меня от этого. Хорошо все-таки летом. Тихо, спокойно. Кое-где прокричит проснувшаяся птица. Собака кого-то облает и скроется в будке. Со стороны речки доносится прохладный ветерок. А с поля, наоборот, разогретая за день земля пышет жаром. Насекомые, правда, иногда достают. Но это не беда. С моей толстой шкурой не каждая собака справится, что уж там говорить о каких-то жучках и тараканах.

Долго я в ту ночь любовался природой. Вроде бы стою под этим навесом уже лет тридцать к ряду, а все как в новинку. Все как в первый раз. Бывают такие ночи, когда не можешь уснуть из-за… а не из-за чего. Просто не спится и хочется впитать всю красоту этого мира. Боишься, что не успеешь налюбоваться ей. Не успеешь надышаться этим теплым воздухом и прочувствовать спокойствие ночи.