Она вернулась к себе в комнату, устало легла в постель и почти сразу уснула. Ее разбудил крик дочери.
– Мама, иди сюда! Быстро иди сюда! Мне страшно!
– Иду, Рэгз! Иду!
Крис со всех ног бросилась по коридору и вбежала в спальню Риган. Всхлипы. Плач. Скрип кроватных пружин.
– Что случилось, детка?! – спросила Крис, зажигая свет.
Боже праведный!
Риган, с искаженным от ужаса лицом, вся в слезах, лежала на спине, вцепившись в края узкой кровати.
– Мама, почему она трясется? – плача, спросила она. – Пусть перестанет! Мне страшно! Скажи ей, чтобы она прекратила! Мама, сделай что-нибудь!
Матрас на кровати ходил ходуном.
Часть вторая. Край
Даже во сне боль, которую невозможно забыть, падает капля за каплей на сердце, пока в нашем собственном отчаянии, против нашей воли не придет мудрость через страшную милость Бога.
Эсхил «Агамемнон»
Глава 1
Они отнесли ее на дальний конец переполненного кладбища. Могильным камням здесь было так тесно, что даже странно, что они еще не падали в обморок.
Месса была одинокой, как и вся ее жизнь. Ее братья из Бруклина. Хозяин бакалейной лавки на углу, который продлевал ей кредит.
Наблюдая за тем, как они опускают ее в мир темноты, в мир без света и окон, Дэмиен Каррас, не в силах сдерживать себя, безутешно разрыдался.
– Ах, Димми, Димми…
Это дядя обнял его за плечи.
– Успокойся, она теперь на небесах, Димми. Она счастлива.
«О Боже, да будет так. О Боже! Умоляю! О Боже, умоляю Тебя!»
Они ждали в машине, пока он стоял возле могилы, не в силах сдвинуться с места. Ему была невыносима сама мысль об одиночестве.
По пути на Пенсильванский вокзал он слушал, как его дядья разговаривают о своих болячках, и ему резал слух их неистребимый акцент.
– …эмфизема… надо завязывать с куревом… едва не окочурился в прошлом году, ты в курсе?
Спазмы ярости рвались с его губ, но Каррас усилием воли подавил их и устыдился этого чувства. Он выглянул в окно. Они проезжали мимо дома милосердия, где по субботам, утром, пока он лежал в постели, она в зимний холод получала молоко и мешок картофеля. Мимо зоопарка в Центральном парке, где она оставляла его летом, пока просила милостыню возле фонтана перед «Плазой».
Проезжая мимо отеля, Каррас разрыдался, однако быстро подавил в себе воспоминания. Вытирая слезы жгучего раскаяния, он задался мысленным вопросом о том, почему любовь ждала этого расстояния, ждала момента, когда ему не нужно даже прикосновения, когда границы чувств и человеческого горя сжались до размера поминальной карточки, что была засунута в его бумажник. «In Memoriam…»
Он знал. Горе было застарелым.
Дэмиен вернулся в Джорджтаун к ужину; правда, аппетита не было. Словно пойманный в клетку зверь, он метался по комнате. Друзья-иезуиты выразили ему соболезнования. Недолго постояли рядом. Пообещали молиться за него.
Вскоре после десяти явился отец Дайер с бутылкой виски.
– «Чивас Ригал»! – Он с гордостью указал на этикетку.
– Откуда у тебя деньги на такое? Уж не из ящика ли для пожертвований?
– Не пори чушь, это было бы нарушением обета о нестяжательстве.
– Тогда откуда деньги?
– Я ее украл.
Каррас улыбнулся и покачал головой. Затем принес бокал и оловянную кофейную кружку и сполоснул их в маленькой раковине в ванной комнате.
– Я верю тебе, – хрипло сказал он.
– Большей веры я отродясь не видел.
Каррас ощутил знакомый укол боли, однако тотчас стряхнул ее и вернулся к Дайеру. Тот сидел на его койке и открывал бутылку виски. Дэмиен сел с ним рядом.
– Хочешь отпустить мне грехи сейчас или позже? – спросил Дайер.
– Ты просто наливай, и мы отпустим грехи друг другу.
Дайер щедро плеснул в стакан и чашку.