– Но вот тебе добрый мой совет: не повторяй ты больше этих шуток; тем более, что теперь ведь они не могут уже ввести нас еще раз в обман!.. Виржиль сейчас принесет тебе чашку крепкого бульона, реймский бисквит и полрюмочки старого бордо… а затем надо будет хорошенько выспаться, после чего, когда ты наконец проснешься, будешь здоров, как я!

Слушая доктора и глядя на его приветливое, ласковое обращение с этим уродливым, безобразным и зловредным существом, которое еще не так давно было на волосок от вполне им заслуженной смертной казни, и которое избегло ее только тем, что прикинулось отравившимся ядом, можно было подумать, что он имеет дело с самым добродетельнейшим, с самым безобиднейшим из людей, что это его любимый пациент, дорогое Детище, вынянченное им с ранних лет. Такова сила своеобразного чувства врача к своему больному: она совершенно сглаживает и уничтожает в его глазах все посторонние условия и обстоятельства данного случая, всякие посторонние соображения, и заставляет его относиться к больному без всякого отличия, будь он бедный или богатый, влиятельный или же жалкий, слабый и хилый; будь он человек честный и добродетельный или же самый отъявленный мошенник, негодяй и преступник, – для врача ничего этого не существует, в его глазах каждый больной не что иное, как предмет для изучения, для проявления на нем знаний и искусства предмет, вверенный его попечению и заботам, – ничего более.

И такова сила примера, что все обитатели обсерватории отнеслись к Каддуру точно так же, как к нему отнесся доктор Бриэ. Все как будто совершенно забыли о всех злодеяниях и преступлениях Каддура и смотрели на него сначала только как на любопытный феномен, а затем как на своего несчастного брата, товарища по беде, – «изгнанника Земли» как и сами они.

Когда по прошествии нескольких часов Каддур мог встать и прийти в галерею телескопов, где для него раскинули походную кровать, все одни за другими спешили выказать ему свое участие и расположение. Норбер Моони предложил ему часть своего белья; Гертруда принесла ему бульон, приготовленный под ее личным наблюдением; Фатима предложила ему сыграть с ним партию в шахматы, если только он того желает, и принесла доску и фигуры к его кровати, выразив желание развлечь его. Что же касается Виржиля, то этот добродушный человек уже в продолжение целых шести часов, то есть с первого момента появления Каддура в обсерватории, не переставал всячески ухаживать за ним. Только один Тиррель Смис сохранял какую-то недоверчивую сдержанность по отношению к бедному карлику и, по-видимому, в душе осуждал такое заботливое ухаживание других за этим уродцем, считая это совершенно неуместным и неподобающим. Собственно говоря, ему ужасно недоставало присутствия сэра Буцефала, чтобы решить окончательно вопрос о том, насколько ему следует принять участие в этом общем настроении. Будь здесь в числе других и баронет, и окажи он со своей стороны тоже внимание и любезное снисхождение этому безобразному карлику, Тиррель Смис, конечно, счел бы своим долгом в точности последовать примеру своего господина, так как благовоспитанный, образцовый слуга и камердинер всегда и во всем должен быть солидарен со своим господином. Но так как баронет отсутствовал, то Тиррель Смис счел за лучшее воздержаться от всякого рода проявлений своих чувств.

А между тем баронета все еще не было, и его отсутствие становилось все более и более необъяснимым. Однако с того момента, как наши друзья встретили его надпись на одной из вершин Лунных Апеннин, казалось, что особенно беспокоиться о нем нечего.