– Спесь в голосе умерь, обуза ты неблагодарная! – хлестко ответила она и, поправив на плечах платок с цветным узором, спросила: – Ты на сенокос ходила?

Я нахохлилась, как воробей, и покачала головой. Так и тянуло сказать, почему я не успела: слишком много дел было по дому и в огороде. Однако, наученная горьким опытом, я промолчала. Мачеха лишь злилась, слыша мои оправдания, и увереннее хваталась за хворостинку.

Уж что-что, а быстро бегать я хорошо научилась за четыре зимы, проведенные под одной с ними крышей.

– Ну и славно, – неожиданно сказала мачеха. – Ступай в лес, земляники набери. Пирогов с ягодой охота так, что сил терпеть нет!

– До вечера не обернусь, – предупредила я.

– Отчего ж?

Из дома донесся смех Златы, старшей моей нареченной сестрицы:

– Бабу-Ягу боится в лесу повстречать. Та ее по запаху учует, своей признает, в ступу посадит да унесет в избушку из костей!

Я загнанным волчонком посмотрела в окошко, где промелькнула светлая коса Златы. Чем старше я становилась, тем чаще заводились разговоры о том, что мое место в лесу, подле старой колдуньи.

– Матушка была травницей, а не ведьмой, – упрямо выпалила я.

Мачеха лишь фыркнула и швырнула в меня лукошко, которое я поймала на лету.

Ставни с грохотом захлопнулись. Высоко поднявшееся солнце жарило нещадно, но в деревянной избе благодаря закрытым окнам сохранялась прохлада.

Я подумала о ней с жаждой истомившегося по тени путника. По спине струился ручеек пота, мысль прогуляться в лес казалась заманчивой. Там, под деревьями, легче пережить палящий зной.

– Эй, ведьмино чудище! – из-за прикрытых ставен вновь донесся голос Златы. – В лавку зайди, спроси, привезли ли новые ленты!

– Тебе батюшка что сказал? – услышала я Купаву, вторую сестру. – Не получишь ты новых лент, он уже и так на тебя поистратился. Теперь мой черед! Васька, в лавке спроси про новые обручи.

– Ах ты змеюка! Младше меня, а хочешь замуж первой выскочить?

Я не стала дальше слушать. Последнее время сестры только и делали, что лаялись из-за женихов. Обе грезили отправиться под венец этой осенью. Приданое они уже собрали, оставалось только сговориться со свахой.

Я перекинула лукошко на локоть и, пряча глаза от палящего солнца, зашагала по деревне. Со смерти матушки она разрослась. Земля у нас богатая на урожай, о чем и прослышали в соседних краях. Пару зим назад, после страшного голода, многие перебрались к нам. Народа стало столько, что теперь, пожалуй, одной лавки даже маловато.

Я шла по узкой улочке и то и дело кивала соседям, выглядывающим через заборы. Кто-то отвечал на мое приветствие, кто-то нет. Для большинства я так и осталась ведьминой дочерью. Жалость ко мне, сироте при живом отце, смешивалась с опаской. А ну как я начну мужиков опаивать или скот травить?

Под мостом над ручьем девчушка с младшим братом пасли гусей. Сестрице едва минула девятая зима, а ее брату и того меньше.

– И гуси-лебеди, завидев их, как сорвутся с места, как набросятся на брата Аленушки. А знаешь, чьи гуси-то?

Мальчишка широко распахнул наивные синие глаза. Его сестрица сама грозно зашипела и вытянула шею, как рассерженный гусь.

– Чьи?

– Бабы-Яги! – торжественно проговорила та. – Ведьмы злой, в избушке из костей живущей!

– Ой-ой!

Мальчишка прикрыл глаза ладонями, а потому не увидел, как сестра ткнула в меня, проходящую мимо, пальцем.

– От ведьм-то только беды и жди!

Я вздрогнула, но не обернулась и шага не ускорила. Подумаешь, слова. Они не собаки, не укусят. Камни, летящие в спину, ранят гораздо больнее.

Возле дома на трухлявом от времени пне, как на лавке, восседал Радомир – старец с бельмом на глазу. В его руках ловко мелькал нож, обнажая затейливую деревянную игрушку, которая медленно появлялась на свет: вот крылья прорезались, вот клюв. Под ногами у старика, все в стружке, ползало дите. Оно требовательно тянуло деда за штанину, а тот лишь отмахивался.