Таким образом, можно сделать некоторые выводы об общем векторе направленности исторического развития культуры.

На протяжении тысячелетий культура была наиболее консервативной составляющей социального существования человеческих сообществ [см. об этом: 157]. Она заставляла народы тысячекратно переживать собственное прошлое, постоянно воспроизводить его в традиционных формах деятельности и продуктах, видеть в прошлом эталонный образец правильного состояния дел, поведения людей, их решений и предпочтений. «Богатыри – не вы…». Все богатыри, герои, значимые образцы оставались далеко в истории. Настоящее было в лучшем случае терпимо плохим, а уж о будущем, и говорить было нечего. Культура не то, чтобы специально боролась с новациями, но всегда удерживала их в идеологически установленных пределах. Такую культуру можно назвать находящейся в состоянии неустойчивого равновесия. Равновесие заключалось в консервативном содержании самой культуры, а неустойчивость определялась суммой внешних воздействий на нее.

Но вот на протяжении трех-четырех последних веков произошла определенная метаморфоза культуры. Культура стала интересоваться будущим и строить планы на будущее. Прошлое уже не стало казаться таким идеальным, а, напротив, темным и ужасным, его необходимо было преодолеть («Отречемся от старого мира…»). Потребность в чем-то новом, нестандартном, нестереотипном, ассиметричном постепенно овладела культурой. Она сама стала инструментом преодоления традиции. Культуру нового времени уже можно назвать находящейся в состоянии устойчивого неравновесия, причем источником неравновесия стала противоречивая внутренняя проблемная наполненность культуры, а фактором устойчивости – жесткие внешние границы функционирования [202]. Функции внутренних свойств и внешних обстоятельств поменялись местами по характеру своего воздействия на культуру. А с переходом на постиндустриальную стадию развития с каждым десятилетием эта новая направленность культурного развития усиливается.

В этой связи можно отметить и еще одну особенность. Если ранее локальная специфичность культуры являлась самодовлеющей и была основана на устойчивом обычае (бытовых традициях, языке, религии), то постепенно культурная специфичность становится ситуативной и основывается преимущественно на актуальном интересе (как правило, политическом или экономическом). Кроме того, наблюдается более или менее выраженная несовместимость локальной специфичности и ускорения динамики социального развития. Устойчивость культурной специфичности обеспечивалась замедленными темпами развития общества. При динамизации социального развития в жертву ему, как показывают многочисленные исторические примеры, приносится, прежде всего, заметная часть традиционной культурной специфики этого общества. Можно даже утверждать, что локальные культуры сообществ, находящихся на одной стадии развития, по мере перехода от одной исторической эпохи к другой, становятся все менее специфичными по отношению друг к другу. Причем, чем больше ускоряется темп социального развития, тем быстрее утрачиваются признаки локального культурного своеобразия, приносимого в жертву темпам социального развития.

Еще одна особенность, которую можно выделить как черту, характерную для данного вектора эволюции, – это расширение числа оснований для социальной солидарности людей [см. об этом: 342]. Наблюдается последовательное движение от преимущественно кровнородственной солидарности, доминировавшей в первобытную эпоху, ко многим десяткам различных оснований общности людей, находящихся в очень прихотливой композиции и иерархии, в наше время (политические, этнические, национальные, религиозные, лингвистические, социальные, профессиональные, идеологические, статусные, квалификационные, по убеждениям, по увлечениям и пр.). Число причин, по которым люди объединяются в солидарные группы, с каждой эпохой возрастает, и это, в свою очередь, ведет к расширению пластичности (вариативности) форм и норм их социального взаимодействия. Т. е. к расширению территории социальной и культурной свободы [об этом см.: