Косые закатные тучи, пронизав деревню от одного конца до другого, придают ей неповторимую красоту. Белёные домики, выглядывающие из зелени садов, похожи на атласные коробочки, высокие журавли колодцев, недвижно выстроившиеся вдоль улицы, сдаётся, погружены в какие-то свои думы, даже длинные строения колхозных ферм, напоминающие казармы, сияя белизной своих стен, выглядят празднично. А за деревней, точно ворота сказочного дворца, поднялась, заиграла всеми оттенками радуга.

Но тишина после бури не бывает долгой. Не успеют ещё затихнуть вдали последние раскаты грома, выходит, вылетает из своих убежищ всё живое, и снова начинается деловая суета, поднимается суматоха и гомон. Ещё у соседей с юга – в Яктыкуле, Туйралы, Наратлы – шёл дождь, а на залитые солнцем дворы «Красногвардейца», на улицу, к оврагу, куда с шумом стекали потоки дождевой воды, со всех ног, будто сорвавшиеся с привязи стригунки, бежали с засученными по колено штанами ребятишки. Председатель Ханафи и бригадир Габдулла верхом на конях поехали осматривать посевы. Заработали сепараторы на ферме.

С коромыслом на плече прошла на родник за водой молодая девушка в белом платке и белом переднике, в новеньких, блестящих калошах. Ниже родника разлилось целое озеро жёлтой пенистой воды. По ней с гоготом, с кряканьем плавали гуси и утки. Открылись широкие двери конюшни. Оттуда выскочил рыжий жеребёнок, остановился, повёл вокруг головой, словно удивляясь происшедшей перемене, и, задрав хвост и наддавая задом, принялся играть и резвиться. Заржала мать, подзывая его. Через некоторое время в широко открытых дверях конюшни показались Сабир-бабай и Газинур. Они подошли к бочке с водой, стоявшей под жёлобом на углу конюшни. Рукой, перевязанной тряпицей, Газинур смахнул со скамейки набравшуюся в небольшом углублении дождевую воду, усмехнулся.

– Прошу, Сабир-бабай, на почётное место!.. Давай закурим. Пусть не наши сердца – табак горит.

Оба они порядком-таки устали за сегодняшний неспокойный, полный неожиданных неприятностей день. Особенно Сабир-бабай. Газинур пытался уговорить его отдохнуть. Да куда там! Старик только нетерпеливо отмахивался от него.

– Всё равно глаз не сомкну, пока Ханафи с Габдуллой не вернутся… Лучше бы мне самому поехать… А вдруг побило хлеба?.. Целы ли кони? Страшный ведь ураган был. Помню, как-то давно такой же вот ураган пронёсся, так хлеба совсем полегли. И сгнили. А коней три дня разыскивали, за тридцать вёрст их занесло от непогоды.

– Да не тревожь ты себя раньше времени, Сабир-бабай. Лучше закури. Пока выкурим по одной, Ханафи-абы с бригадиром как раз и вернутся.

– Что вернутся, это я и без тебя знаю. С доброй ли вестью, вот о чём разговор.

Сабир-бабай негнущимися стариковскими пальцами свёртывает самокрутку, то и дело поглядывая на овраг. Дно оврага, по которому бурлят сейчас водяные потоки, кишит ребятишками. Шесть-семь лет тому назад овраг едва намечался. А сейчас – эк его размыло! – в ширину три, а кое-где и четыре метра будет, да и в глубину, пожалуй, не меньше двух-трёх метров. Дождевые и снеговые воды, устремляющиеся с гор, со всех сторон обступивших «Красногвардеец», год от году всё больше размывают его.

– Вот сила эта вода! Мало сказать – землю, и камень точит, – вслух принимается размышлять Сабир-бабай, чтобы хоть как-нибудь отвлечься от сосущего беспокойства за посевы и коней, и тихонько качает головой. – Эх, жизнь, жизнь…

Газинур тоже курит и тоже поглядывает на овраг. Но его интересует совсем другое. Вон чернявый мальчонка вытащил корыто, в котором мать стирает бельё, и пытается забраться в него, чтобы поплыть, как на лодке. Но не успевает влезть – корыто перевёртывается, и мальчонка срывается в воду. Газинур от души смеётся.