И без того сухощавое лицо Гали-абзы осунулось ещё больше, орлиный нос заострился. Но мягкие серые глаза смотрели по-прежнему весело, без уныния. Вот и сейчас, отвечая на вопрос старика, Гали-абзы предпочёл горькой жалобе добрую шутку.

– Ну уж это ты зря, дедушка Галяк. С чего это ты взял, будто я собираюсь маху дать? – сказал он, обтирая вспотевшую голову полотенцем.

– Дельно говоришь, Ахмет-Гали, так и надо, – сразу оживился дед и, сев на стул, любезно пододвинутый Галимой, снял широкополую войлочную шляпу, аккуратно пристроил её на своих по-старчески острых коленях. – Духом падать никогда не следует, один шайтан без надежды живёт. У больного человека душа должна быть особенно крепкой. Наши деды говаривали бывало: «От сильного духом хворь сама бежит, у слабого за спиной настороже стоит». К тому же и дни, видишь, какие погожие… Деревенский воздух целебен, и не заметишь, как поправишься.

Дед Галяк как в воду смотрел. Не прошло трёх дней, и колхозники уже увидели Гали-абзы на строительстве маслобойни, возле конюшен, а вечером – на заседании правления. Председатель колхоза Ханафи попытался было уговорить его пойти домой отдохнуть. Куда там! Гали-абзы досидел до конца собрания и дал немало дельных советов.

Наведывались к нему и из Бугульмы, по райкомовским делам. Однажды по дороге в дальние колхозы завернул к Галиуллину секретарь Бугульминского райкома.

– Ну, будь здоров, Гали Галиевич, – сказал он на прощание. – Отдыхай спокойно. Постараемся больше не тревожить тебя. Но вчера из Бугульмы прибыл нарочный: Гали-абзы просили приехать на очередное заседание бюро райкома.

Наутро у белого решётчатого забора перед домом Гали-абзы остановилась запряжённая лошадь. В ту же минуту с накинутым на руку дорожным плащом на крыльце показался Гали-абзы. Он был в тёмно-синей фуражке и такого же цвета гимнастёрке, туго подпоясанной широким кожаным ремнём.

Спускаясь по ступенькам крыльца, Гали-абзы невольно залюбовался юношей, сидевшим за кучера. Вытянув вперёд обе руки с намотанными на них вожжами, он крепко держит вороного с белыми лодыжками и длинным корпусом горячего жеребца, готового по малейшему знаку сорваться с места и пуститься вскачь. На юноше выцветший от солнца пиджак. Кепка сдвинута на самый затылок. Среднего роста, широкоплечий, вот он повернулся к Гали-абзы. Чуть продолговатое, в рябинах, но очень симпатичное лицо. Разметнувшиеся чёрные брови и большие чёрные глаза делают это лицо ещё более приятным. Парню нет, пожалуй, и двадцати лет.

– Здравствуй, Газинур! – приветствует его Гали-абзы, усаживаясь в тарантас.

Пританцовывавший от нетерпения вороной жеребец, услышав, что Газинур причмокнул губами, тут же взял с места.

Солнце только-только поднималось. Небо, будто омытое, совершенно чисто. В воздухе тихо, лист не шелохнётся. День сегодня обещал быть очень жарким. Гали-абзы с трудом переносил духоту, потому и постарался выехать пораньше.

Когда миновали скотные дворы «Красногвардейца» и поднялись на гору, Гали-абзы попросил Газинура сесть рядом.

– Не люблю ездить гостем, – сказал он с лёгкой усмешкой, беря из Газинуровых рук вожжи.

Газинур принялся горячо уверять, что Чаптар – жеребец очень норовистый, что у него есть привычка дурить, особенно если он чего испугается. Гали-абзы только посмеивался:

– Не бойся, Газинур, мне и не с такими приходилось иметь дело.

Лишь только Гали-абзы коснулся вожжами крутых боков Чаптара, как тот, закусив удила, свечой навострил уши и, блеснув огненным глазом, изогнул дугой шею, словно желая увидеть, кто это посмел взять в руки вожжи.