– Он и так уже всё знает.

– И что он сказал?

– Взгрел, конечно. Велел ещё зайти к нему.

Открылась дверь, и на пороге показался Григорий Иванович, а за ним Ханафи. Миннури метнулась за угол.

– Тщательность дезинфекции лучше проверьте сами, – советовал Григорий Иванович. – Берегите здоровых коней. Завтра приеду ещё. Если что, посылайте в любое время. До свидания.

Когда Газинур вернулся из Исакова, был уже поздний вечер. Колхозники после трудового дня собрались возле амбаров. Газинур подсел к ним. И тут разговор шёл всё о том же – о внезапной болезни коней.

– Ну, заболели!.. Люди и те болеют да умирают, – говорил мужчина с обмотанным вокруг горла полотенцем. Красные вышитые концы полотенца свисали ему на грудь. – Подумаешь, диво какое! А вот в Батурине, говорят, родился двухголовый телёнок, так это вот диво!

Он сплюнул сквозь зубы и захохотал. Смех его был встречен неодобрительным молчанием. Газинур давно недолюбливал этого человека. А сейчас его слова вызвали в нём чувство гневного раздражения.

– Не замазывай людям глаза, Морты Курица! – сказал он, нахмурившись. – Опять старую кулацкую песню закудахтал.

Прозвище «Курица» закрепилось за Морты после того, как он был пойман с корзиной яиц, унесённых с птицефермы. Это прозвище всегда бесило Морты. Он и сегодня вскочил с места, будто ужаленный, и налетел на Газинура с бранью.

– Ты хорошенько подумай сначала, а потом уж бреши своим поганым языком, понимаешь! – кричал он, воинственно сдвинув шапку на затылок. – Где это ты увидел здесь кулаков?! Кулаки гниют в Сибири! И пусть себе гниют. Разве может кто за десять тысяч вёрст услышать их кулацкие слова?

– Зачем так далеко искать? Может, и поближе кое-кто найдётся… Слово за своим хозяином не ходит, – спокойно ответил Газинур.

Морты Курица деланно расхохотался.

– Эка хватил, братец! – злобно зашипел он, дёргаясь всем телом. – Не мешало б подрасти немножко, а потом уж учить других уму-разуму. Материнское молоко ещё на губах не обсохло, а туда же…

– Материнское-то молоко обсохнет, а вот обсохнет ли на твоих, Морты Курица, губах желток от украденных колхозных яиц – это ещё вопрос.

Тут случилось нечто совершенно неожиданное: Морты Курица, сам того не сознавая, воровато провёл руками по губам. Окружающие покатились со смеху.

– Оно и правда, что на воре шапка горит, – сказал один.

– Тут тебе, Курица, и крышка, – подхватил другой. – Осталось только ощипать тебя да в котёл!..

Впившись руками в вышитые концы полотенца, Морты в бешенстве переступал с ноги на ногу.

– Ан нет, шалишь, браток! Чем о других зубоскалить, лучше о себе вспомни. Я ещё с дежурства к девчатам не бегал. Когда я караулил табун, у меня всё было в порядке, не то что у тебя…

Трудно было Газинуру что-либо возразить на эти злые, но справедливые слова, и вместе с тем разбирала досада, что сам же он дал повод Морты для издёвок. Руки его невольно сжались в кулаки.

– Если я раз споткнулся, так я и отвечу, – сказал он медленно. – А вот ты каждый день спотыкаешься, а отвечать ни разу не отвечал. Но попомни мои слова: бесчестное дело, хоть сорок лет пройдёт, откроется.

Газинур встал. Пора было идти к председателю.

– Уж этот Газинур, скажет – как пополам разрубит, – одобрительно сказал кто-то из стариков.

Все дружно рассмеялись. Морты разразился руганью.

Чем ближе Газинур подходил к правлению, тем медленней становился его шаг, глубже уходила в плечи голова. Он испытывал такое чувство, будто ждёт удара и хочет оттянуть эту неотвратимую минуту. Нет, не наказания он боялся. Он знал, что виноват, – ну и пусть накажут, как положено. Не это угнетало Газинура, а то, что он попал, по сути, в одну компанию с Морты Курицей. Потерять доверие – вот что было особенно тяжело и больно Газинуру. За целый день у него крошки не было во рту, но он не чувствовал голода. Давно ли, кажется, ругал он сына Зайтуны за то, что тот покалечил Маймула, возмущался Салимом, а теперь сам… «Какой же ты ротозей, Газинур, лопоухий ротозей! Джигит, мол, спешит к возлюбленной… Дурак!»