Председательский сынок посчитал ниже своего достоинства самому участвовать в поединке и нанял вместо себя одного из своих подхалимов, напутствуя его: «Ну-ка, покажи-ка ему нашу силу, дай ему коленом в живот». Замир вынужден был драться сам, ему вместо себя подставить некого. Поединок за прекрасную Розу длился долго, почти до рассвета. Кто оказался победителем, теперь уж не помню. К осени спор деревенских парней разрешился сам собою. После окончания седьмого класса Розу отправили учиться в медучилище в Альметьевск.

Потом я её уже не видел. Слышал только, что после училища она уехала работать в Узбекистан, в далёкий город Навои, там и замуж вышла.

Нуретдинов-джизни – один из тех, кто запомнился мне своей неповторимостью. Этот человек с золотисто-смуглой кожей и желтовато-зелёными, шафрановыми глазами появился в нашей деревне как посланец райкома партии. Высокий, худощавого телосложения, он всегда был одет в ультрамодные для того времени военную гимнастёрку и галифе. Его манера говорить скороговоркой, глотая буквы, то и дело вставляя в свою речь слова «панимаешь, син ни панимаешь, значит, допустим, фторитет, партия велит», создавала впечатление особой, «начальнической» речи. Эти странные обороты, вставляемые точно в нужный момент и в нужном месте, нагоняли страх на сельчан, сковывали их волю.

Мы, мальчишки, уважали Нуретдинова за то, что он не боялся даже самого председателя колхоза, частенько покрикивал на него, а однажды, стукнув по столу кулаком, даже гаркнул во весь голос: «Саботаж!» Значит, где-то есть высшая справедливость, значит, на этом свете есть сила, способная припугнуть самого хозяина колхоза.

Максум Хаматвалеев, бывший председателем в пору, когда товарищ Нуретдинов был у нас уполномоченным, и сменивший его Гарай Гилемшин были мужиками весьма крутого нрава, с крепкой хваткой, так что невозможно было даже представить, чтобы они кому-то подчинялись.

К тому же товарищ Нуретдинов был для нас образцом истинного коммуниста, этакой возвышенной личностью, для которой чужды различные бытовые мелочи. Это был человек долга, верный своему государству и партии. Он пресекал любые попытки разбазаривания народного добра. В наши дни, когда воровство стало нормой, ощущается тоска по такой почти абсурдной честности.

Позже, когда я поближе познакомился с литературой, я стал отождествлять его с героями гражданской войны, с комиссарами в кожаных куртках, готовыми принести себя в жертву ради победы в классовой борьбе, жившими мечтой об этой победе.

Товарищ Нуретдинов удивил меня тем, что слишком много внимания уделял нашей семье, отцу, который после смерти деда Галиуллы остался хозяином в доме. Рискуя уронить свой «фторитет» в глазах общественности, он каждый вечер заезжал на своей казённой машине за моим отцом к нему на работу, в магазин, подвозил его до дома, всю дорогу оживлённо рассказывая о чём-то. Потом поспешно входил в дом, будто только и ждал приглашения. В общем, крутился возле отца, как верный пёс.

Однако ларчик просто открывался. Оказалось, что посланник партии положил глаз на мою тётю – Разию-апа, молодую, красивую, только что окончившую среднюю школу. Помню, как отец пытался противиться её излишне поспешному замужеству. Да и мне самому не хотелось отдавать свою тётю какому-то чужому человеку. Уже тогда я понимал, что женатый или замужняя – для семьи отрезанный ломоть. Помню, отец сидит на кровати. Товарищ Нуретдинов, устремив на него невозмутимый взгляд своих шафрановых глаз, приступает прямо к делу:

– Набиулла-абый, я к вам с большой просьбой пришёл. Не откажи, пожалуйста.