Никакого противостояния, никакого величия собственного. Только Божье величие. Оно огромно и непостижимо. «Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу»… Сколько встает за этими словами – весь вселенский простор и вся безмерность души, так жаждущей причастия Ему! Так любящей Его! Какое там противопоставление! Я так мал, так невероятно мал – крупинка… Вот и звезды – крупинки, разбросанные по безграничности. Но ведь каждая звезда с звездою говорит… Все чувствуют друг друга, все согласны, собраны в непостижимое единство, и только я, я один… «Что же мне так больно и так трудно?» Просьба, жалоба, такая тихая и смиренная, детская жалоба… Почти то же, что чувствовал больной князь Мышкин в Швейцарии, среди всей величественной красоты и гармонии, окружающей его.

И вот это-то именно чувство стоит на самой грани тайны и переходит в великую неизреченную радость причастности Целому. Не об этом ли говорила и Хромоножка, когда пересказывала врезавшиеся ей в душу слова странницы?.. «Богородица – великая мать сыра земля есть, и великая в том для человека заключается радость. И всякая тоска земная, и всякая слеза земная – радость нам есть; а как напоишь слезами своими землю на пол-аршина в глубину, то тот час же о всем и возрадуешься. И никакой, никакой горести твоей больше не будет» («Бесы»).

Так вот оно в чем дело… Напоить слезами своими землю на пол-аршина в глубину… Раскрыть, излить и смиренно выплакать душу… Разве не чувствовал и Лермонтов в глубине души, что гордый бунт его никуда не ведет, что как ни бушуешь и ни бунтуешь, а жить этим нельзя. И тихонько, скрываясь ото всех в уединении своем, плачет и не стыдится своих слез чистая детская душа… Она устала, эта душа. Она хочет забыться и заснуть. «Но не тем холодным сном могилы» – нет, нет! Она любит жизнь. Она хочет все чувствовать и быть со всем и всеми единой. О, только бы единой!.. Только бы не отделиться! Слиться совсем, совершенно… «У них не было храмов и не было веры, но было чувство такого полного единения с Целым Вселенной», – скажет «смешной человек» Достоевского о людях-ангелах, которых увидел сердцем в своем поразительном сне.

Вот когда появляется та полнота души, в которой не то чтобы приходят ответы на вопросы, а снимаются все вопросы. Душа вырастает и перерастает свои вопросы. И уже нет разделения на Божию пустыню и меня. Мы – одно. Божия Бесконечность и есть моя бесконечность. Величина моя, моя собственная, здесь не имеет ни малейшего значения. Целая звезда, и Луна, и Солнце перед Богом – перед Бесконечностью этой – такая же крупинка, как и я, человек! И я – как они. И мое сердце говорит с каждой искринкой света, как звезда с звездой… Вот это и есть рай…

Вот они – другие чары, белые, чистые, в противоположность черным, демоническим. Красота, которая не губит, а спасает душу…

Демон – враг Богу, но Бог – не враг демону. Демон сам себя извергает из Целого. Но Целое открыто ему и всегда, всегда готово принять блудного сына в свое лоно. Вход в рай открыт всякому, кто только сбросит на пороге, как грязную обувь, грех – свою обособленность, свое, отделенное от мира, «я». Велико ли оно, как Солнце, это «я» – или мало, как мушка, – перед Богом они равны, равно ничтожны.

Сбросить отдельность, причаститься… Так просто! И ничего нет труднее на свете. Самая великая тварь, светоносный ангел взял и отделился когда-то, и вот ведь целую вечность блуждает он «в пустыне мира без приюта» и не хочет, не хочет войти в открытые врата. Все, что угодно, только не это! И как он прельщает души своей силой, своей красотой, своим страданием!.. Как чарует… Как свободно летает по миру, проникает в каждое окно, во множество книг и душ… И нельзя сказать, чтобы великая русская литература не боролась с его чарами. Боролась. Но, может быть, только Достоевский затмил демонический блеск другим, чистым светом, собранным в душе Мышкина, Сони, Хромоножки, Алеши. Зло нельзя победить огнем и мечом. Зло можно только погасить так, как солнце гасит звезды. Пока зло чарует людей, с ним ничего не поделаешь. Его победит только тот, кто разрушит чары.