Наконец Кэтрин сумела выговорить:

– Я никому об этом не сказала. Нечестно было рассказывать это тебе.

– Честно, – сказал он. – Честно все, что ты делаешь.

Кэтрин взяла себя в руки. Она перестала плакать, выражение ее лица изменилось. Ее захватило какое‐то другое чувство, в котором мешались ярость и страдание.

Она сказала:

– Хорошо. Хочешь, я тебя кое‐чему научу?

– Очень хочу.

Ее голос был подобен проволоке, таким же тонким и жестким.

Она сказала:

– Я говорила твоему брату, что он должен на мне жениться. Я не знаю, его это ребенок или нет. Возможно, не его. Но Саймон был согласен. Хочешь узнать кое‐что еще?

– Да, – ответил Лукас.

– У меня есть одно подозрение. Он погиб, потому что был расстроен. Он был рассеянным, потому что думал о нашей свадьбе, и поэтому позволил случиться тому, что случилось. Подумай сам. Он проработал на фабрике много лет. Разве ж он не знал, как сделать, чтобы машина не схватила тебя за рукав?

Лукас сказал:

– Саймон любил тебя.

– Он тебе об этом говорил?

– Да, – сказал Лукас, хотя Саймон ему никогда ничего подобного не говорил. Как он мог ее не любить? Не все надо объяснять словами.

Кэтрин сказала:

– Я шлюха, Лукас. Я заставляла твоего брата жениться на мне.

– Саймон любил тебя, – повторил он. Он не мог себе представить, чтобы это было не так.

Кэтрин сказала:

– Я рожу ребенка. Это все, что я могу сделать для бедного Саймона.

Лукас не знал, что на это ответить. А что ей еще оставалось, кроме как родить ребенка?

Она сказала с расстановкой:

– Я говорила ему, что он сам виноват и теперь надо все исправить. Я говорила, что он полюбит меня, со временем. И что из того? Я шлюха и лгунья и скоро рожу незаконного ребенка твоего брата. Ты не должен больше со мной видеться. Не должен покупать мне подарки на деньги, которые нужны тебе на еду.

Она переменилась в лице. Оно стало старше, кожа на нем обвисла. Она превратилась в свое собственное изваяние, в свой собственный портрет. Она уже была не той, что прежде.

Лукас сказал:

– Я могу тебе помочь.

Она встала с мрачной решимостью и выглядела теперь очень строгой.

– Мне никто не поможет, – сказала она.

Она уверенно зашагала на восток, по направлению к дому. Лукас пошел рядом с ней.

– Ты в опасности, – сказал он.

– Не большей и не меньшей, чем любая женщина, которая волочит по земле шаль.

– Пожалуйста, не ходи больше на работу.

– Скоро я больше не буду ходить на работу. Хочу я того или не хочу.

– Нет. Прямо завтра. Прямо завтра не ходи – ты в опасности.

– Для меня каждый цент не лишний.

– Мертвые добираются до нас через машины. Встань у машины, и они тебя обнаружат.

– Это все твоя драгоценная книга.

– Это не книга. Это правда.

Он смутился. Книга была правдой. То, что он пытался донести до Кэтрин, было правдой, но другой.

Она все шла и шла вперед. Ее новое лицо, покрасневшее и отсутствующее, разрезало воздух. Она могла бы стать женской фигурой на носу корабля.

Кэтрин сказала:

– Я больше не могу о тебе заботиться. Извини, но не могу. Мне и без того хватает чем занять голову.

– Ну и не надо обо мне заботиться. Позволь, я буду заботиться о тебе. Позволь тебе помочь. Позволь любить тебя.

Она горько рассмеялась.

– Великолепная мысль, – сказала она. – Я перееду жить к тебе и твоим родителям. Все вчетвером мы станем жить на то, что ты заработаешь на фабрике. Ах нет, нас будет пятеро. Но это ведь ничего не меняет, правда?

На мгновение она представилась Лукасу такой, какой, по ее словам, она была: шлюхой и лгуньей, жестокой и расчетливой уличной женщиной, называющей свою цену.

Он сказал:

– Я что‐нибудь придумаю.

Она остановилась, настолько внезапно, что Лукас проскочил на несколько шагов вперед. Глупый, какой же он глупый.