Вдаль – садами промокшими, – стадом козьим —
Устьем сердца, уступами Галаада.
Мелкими следами полна страница,
И ладонь, и щека. Все, что было, все, что
Будет, дробно выстукивают копытца,
Лишь умалчивая, где пасешь ты.
«В тростнике голосовых…»
В тростнике голосовых
Пересохших связок
Страх, как ветер, петь привык;
Словно в кроне вяза,
В темени стучит испуг
Твердым клювом. Ночью
Из лесу воздетых рук
Ты выходишь, Отче.
Прошумев по волосам,
Прочь взмывают птицы,
Слез соленая роса
По Тебе струится.
В мокрых ризах, на пути
К светлым и любимым,
Отче, Отче, не пройди,
Заклинаю, мимо!
Наклонись и подыши,
Раздвигая стены:
Тлеет уголек души
В солнечном сплетенье,
И потрескивает плоть
Не соломой – кротче.
Дай мне силы побороть
Этот ужас, Отче.
«Где наша родина, узнать нам не дано…»
Где наша родина, узнать нам не дано —
Души размытый контур, берег сонный.
Из губ твоих грузинское вино
Мне показалось музыкой Вийона.
Не знаю, виноват ли виноград —
Хоть он плебей, а древний род прервался,
Что если он – родство забывший брат,
Потерянный – певучих лоз Прованса?
Навек ли нам пространства кабала
И времени рабочая одежда?
Что если поцелуем пополам
С вином ты разорвал ее – и между
Глотками долгими, как птицу, пропустил
Иную жизнь, мелодию иную:
Люби и пей! – И возразить нет сил,
Сосна скрипит, Нева ревнует
К жаре, виоле, бедному плащу,
Объятью, пересказанному просто.
Два неба встретились, о них я и грущу,
Им губы наши были —
перекресток.
«В луже треснула звезда…»
В луже треснула звезда.
Сердце раскололось.
За рекою поезда
Завывают в голос.
Спичек коробок исчез,
А другого нету.
Клен шагнул наперерез
Попросить монету.
На ступеньке лунный свет,
Свернутый в калачик.
Разве знает человек,
Почему он плачет?
Тень
«Как много смерти прячется в траве…»
Как много смерти прячется в траве
Острозаточенной, в тяжелой голове
Отрубленного солнца на лесной
Покатой плахе ветреной весной.
Пар изо рта порхает, как дракон,
Уже затеплен с четырех сторон
Лес – языками соловьиного огня,
И луг в цветах бледнее бледного коня.
Плывет цветок, качается в седле,
Неся точеный череп на стебле,
И под плащом сжимает семена;
Позвякивают тихо стремена.
Плывет цветок и смерть свою несет —
Ту, что скрывается внутри медовых сот,
На дне ладони, проплывающей тебя
Вдоль, поперек, – и ангелы, трубя
Пчелиным гудом, улетают прочь.
Плывет цветок, неся на стебле ночь.
И в сердце – ухо приложи – растут слова,
Как обоюдоострая трава.
«Я тебя потеряла, не обретя…»
Я тебя потеряла, не обретя,
И тепла в глазах твоих не увидев.
Все же я качаю твое дитя —
Этот стих, звучащий, как вдох и выдох.
Он рожден в грехе и слезах, и вот
Он горит листом золотым и красным,
Рвется прочь из рук и тебя зовет,
И еще не знает, что все напрасно.
Но к нему одному не пристанет грязь,
Мы уже погибли, а он – невинен:
В нем ты будешь со мною всегда, мой князь,
И на дне морском, и на небе синем,
И в чужом пиру, где меня не ждут,
И на кухне, где наших пиров приметы, —
Всюду – чем бы ни кончился Страшный Суд —
На дитя взглянув, мне укажут, где ты,
Позабывший с легкостью мой порог, —
Возле Божьих ног, в преисподней щели:
Мне, тебя не дав, милосердный Бог
Подарил его, как залог прощенья.
«Пока сухие стебли улиц…»
Пока сухие стебли улиц
Внезапный полдень озарил,
Пока из-под руки, прищурясь,
На нас не смотрит Азраил,
Пока шевелит Амфитрита
Заплесневелой чешуей, —
Еще не поздно – дверь открыта,
Входи, – пока над головой
Не потемнело от отлета
Чугунных ангелов в лесу
Исакьевском, – смахни заботу,
Как тополиный пух в глазу.
Пока лучи вслепую шарят
По комнате, и голова
Пока не катится, как шарик,
Под лапой каменного льва,
Пока на небе цвета сливы
Налево родинка видна,