63. – В человеческой вещи надо различать идею и содержание. Идея вещи всегда проста и рациональна: идея вещи – ее практическое назначение. Идея чернильницы – быть вместилищем для небольшого количества жидкости, идея стены – быть вертикальным ограждением пространства. Напротив, содержание вещи сложно: оно состоит из многих частей, рассудочных и чувственных, но всегда подчинено идее; своими рассудочными элементами оно непосредственно служит идее, то есть повышает годность вещи, эстетическими оно пытается замаскировать наготу идеи, потому что человек бессознательно стыдится своей корыстной рассудочности. Будет ли входное отверстие чернильницы широко или узко, вертикально или наклонно; велика ли ее емкость или мала; дана ли ей форма склянки или чаши, или какая-нибудь другая; сделана ли она из стекла или металла, украшена или нет, – все эти признаки вещи составляют в совокупности ее содержание. Как нет вещи без идеи, так нет вещи без содержания. Но идея – царь и душа вещи; все ухищрения человека бессильны скрыть наглое бесстыдство попирающей содержание идеи. Она одна властно говорит в вещи, и почти только ее слышит в вещи человек. Идея вещи тупа и эгоистична, как гном; она знает только себя и хочет быть только собою. Едва родившись, она уже неподвластна человеку и с злым упрямством отстаивает свою корысть. В богатом воображении человека вокруг нее увиваются и льнут к ней чудные феи, но гном ходит среди них, как плантатор на невольничьем рынке, и выбирает в свою дворню, в содержание вещи, только тех, кто может быть ему либо рабом, либо наложницей. Все содержание вещи – рабы и наложницы гнома-идеи; в его доме из глины, дерева или металла никто не смеет ему прекословить. Оттого красота и не пытается войти в его дом: она любит свободу; к нему идет в услужение лишь ветреная миловидность. У него есть среди челяди старые слуги, с которыми он издавна сжился, – бессменные части содержания; других он меняет часто. Он бережлив и любит порядок, оттого так скучны наши вещи: прямые линии и прямые углы, круг и его части, горизонтальные или вертикальные плоскости, и симметрия во всем. Он большею частью стар, Мафусаиловых лет{116}, но от старости только крепче и деспотичней. Идея вещи ясна и оттого бедна: прямолинейная целесообразность пользы. Назойливо и однообразно твердит нам вещь свою односложную и слишком понятную повесть. В моей комнате все мертво, и из всех вещей смотрит мне в глаза трезвым взглядом рассудок, человеческий – мой собственный рассудок. Они не выводят душу в мировой простор, а замыкают ее в ней самой. Они рассудочностью кормят душу и обезличивают ее своей безличностью.

64. – Некогда человек жил среди живых созданий природы, то дружа, то враждуя с ними, как в родной семье. Теперь их соседство ему несносно, он не любит смотреть им в лицо; надо истребить следы их наружности в человеческих вещах, чтобы уже ничто не напоминало о ней. Но и собственный облик в своей единственности еще страшит его, потому что своеобразие личности – та же стихия; и для того, чтобы вещи были не слишком верными зеркалами, он обезличивает в них и самого себя, насыщая обезображенные останки природных тел образом среднечеловеческим. Оглянись каждый один в своей комнате: все кругом – мертвые и безличные вещи; некуда обратить взор, чтобы он не встретился с глазами гомункула{117}, засевшего в комочке перетертой материи. Работая по способу двойного отвлечения, обезличивая природу чрез обезличение человека, производство, слуга жизни, сделалось ныне ее тираном.

65. – Ибо всякое движение, возникающее в природе, стремится возрастать бесконечно, и природа не ставит ему никаких преград, пока его рост не перейдет некоей таинственной черты. Она поощряет всякую жизнь и, однако, жестоко карает чрезмерный расцвет; она лелеет многое, что, разрастаясь как курдюк, влечет создание к гибели. Так и человек свободен идти до гибели по каждой из открытых ему дорог. Отвлечение, орудийность, производство врождены человеку; но в отличие от всех других созданий он не совсем подчинен власти роковых определений: разум способен наблюдать последствия человеческих дел и по последствиям уразуметь ошибку.