И почему-то отсюда не хочется уезжать!
Саша Пасса
ЧЕРЕПОК
Петьку Черепка́ в деревне не любил никто.
Искать его начали лишь на пятый день после исчезновения, по указу начальства, да из жалости к Авдотье, матери пропавшего. Маленькая, заплаканная старушка часами стояла на пригорке, опираясь на палку, и, склонив голову на бок, смотрела на лес.
Четыре дня она ходила по домам и просила односельчан отправиться на поиски её сына, но соседи успокаивали:
«Да ладно тебе, баб Донь, вернётся твой Петька! За лисой, небось, всё носится!»
«Нет, нет, отмучился мой Петюня, я чувствую. Надо найти его, схоронить, человек ведь, какой – никакой…» – и старушка начинала вытирать слёзы кончиками повязанного на голову, выцветшего платка.
Думала ли она, качая маленького Петеньку на руках, что когда-нибудь такое скажет…
«А может в гости к кому подался?» – спрашивала Матвеевна, председатель сельсовета, зная наверняка, что за свою бессовестную жизнь Черепок не обзавёлся ни одним другом. Выдёргивать мужиков с работы и отправлять их спасать человека, который чуть не погубил её единственного сына, совсем не хотелось.
«Пётр! Пётр!» – на протяжении двух последующих недель, с трудом и без энтузиазма выкрикивали поисковики, бродя по густому лесу. Но называть Черепка Петей ни у кого не поворачивался язык, а орать во весь голос «Черепок, ау, выходи!» ещё опасались. А вдруг и вправду выскочит откуда-нибудь из кустов, с ружьём наперевес…
Момент превращения своего сына в монстра баба Доня проглядела.
Маленький Петя был обычным мальчиком, ласковым и нежным. Отца своего, сурового и угрюмого Тимофея, любил и почитал, как Бога. Батька тоже души в нём не чаял и всегда баловал – привозил из города гостинцы, вырезал свистульки, смастерил деревянную лошадку-качалку и, по вечерам сажая сына на колени, гладил огромной ручищей по голове.
Приветливых слов в обиходе Тимофея не было, но своего ребёнка он с гордостью называл «наследником» и Петром Тимофеевичем. Петя млел от удовольствия и смешно копировал все движения отца, стараясь быть похожим на него.
Жену свою Авдотью, взятую из семьи староверов, как только ей исполнилось шестнадцать лет, Тимофей считал не более, чем личной служанкой, обязанной ему всем на свете и по гроб жизни. Чуть что – колотил так, что она долго не могла подняться с постели.
Первые пятнадцать лет совместной жизни бил за то, что не могла родить ему ребенка, потом – просто так, в целях «воспитания».
Выросшая на огороде травинка, или обнаруженная на комоде пылинка, или чуть подгоревший пирог легко могли стать поводом для жестокого наказания.
Как неутомимая маленькая пчелка, с утра и до позднего вечера Доня скребла, мыла, чистила, стирала и варила, прерываясь лишь на короткий ночной сон. Дом всегда сиял чистотой, огород был ухожен, скотина накормлена, а Петюня с отцом – неизменно в чистой, выглаженной одежде. Но угодить на главу семейства было невозможно.
«Молчи, дура!» – эту фразу Авдотья слышала от мужа каждый день по несколько раз. И даже тогда, когда не произносила ни звука. На каждый ее взгляд, на случайное движение в его сторону – эти два слова и глаза, полные презрения и ненависти.
Выпивка и вовсе превращала Тимофея в агрессивного неадеквата.
Закрытые двери, задёрнутые на окнах шторки…
Молчаливый и тихий с первого взгляда дом излучал напряжение и опасность, скрывая внутри себя долгие годы мук и страданий несчастной женщины.
Доня терпела побои, не сопротивляясь и зажимая руками рот. Изо всех сил стараясь сдержать рвущийся из горла крик, думала только о том, как не напугать сына и не искалечить его детскую психику.