Он к нам пришёл работать в котельную. Кочегаром. Мы думаем: что за кочегар такой? Рафинированный, холёный, руки ухоженные, словно ничего тяжелей карандаша сроду не поднимал. Да ещё образованный, воспитанный, языки знает. Откуда он такой взялся? Похож на художника какого или учёного. А в кочегарке, право слово, смешно было на него глядеть. Главное – не пил совсем. Трезвый кочегар! Кому рассказать – не поверят. И чего он у нас забыл? Всё как-то особняком держится, сам себе что-то думает, ни с кем не общается. Мужики за бутылкой сидят – а этот книжки в углу читает. Прям как ты.

Вот уж не знаю, чем он меня так зацепил, да только полюбила я его с первого взгляда. Что-то в нём детское было такое, наивное. Беззащитное и беспомощное. Прям захотелось о нём заботиться. Чуяло сердце, какой-то он не такой, необычный. Сам в этой жизни не справится. И благородство какое-то излучал. Думала: этот точно не напьётся, не ударит и с ребёнком одну не бросит. А уж чем я его зацепила – этого я совсем не понимаю. Он ведь и правда был умный, начитанный, вроде тебя. А я что – женщина простая, из народа. Нам в блокаду не до учёбы было.

В общем, мы с ним оба были уже люди опытные. Возраст уж был не тот, чтоб конфетки да букетики дарить. Как-то быстро поняли, что хотим быть вместе. Через месяц он мне уже предложение сделал. Он тогда угол снимал в коммуналке, а у меня квартира отдельная. Вот и поселился у меня здесь. Поначалу тихий был, незаметный, ни с кем не общался. Всегда при мне – дома вместе, на работе вместе. Счастливые были. Ни с кем мне так хорошо не было, как с отцом твоим. Думала: наконец-то – на старости лет, а нашла-таки своё счастье.

Жаль, недолго оно продолжалось. Как-то вдруг начал он к нам друзей приводить. И всё какие-то такие – из интеллигенции, как и он. Я-то не против, пусть общается. Даже рада была – а то что ж он всё один да один? Собирались на кухне, вот на этой самой, обсуждали что-то своё. Пьянок не устраивали. Помню, замечала я, что, как ни зайду на кухню, они вдруг замолкают, будто что-то скрывают от меня, не хотят при мне говорить. А я, как все женщины, любопытная. Каюсь: подслушивала их иногда. Интересно же, о чём они там таком секретном толкуют. А как прислушаюсь – аж страшно мне становилось до жути.

Тут мама боязливо оглянулась по сторонам, словно кто-то мог нас услышать, наклонилась к самому моему уху и перешла на едва слышный шёпот:

– Вот точно как ты рассуждали. Всё им не так. И генсеки сплошь варвары безграмотные. И лучшие люди по лагерям да за границей. И революция – проклятие наше вечное да мрак безысходный. И вроде как искривился путь великой России в семнадцатом году да не туда куда-то повёл. И как хорошо всё было, пока коммунисты проклятые Родину нашу матушку не сгубили и всё прекрасное из неё не вытравили. Запрещённые книги появились в доме. Даже какие-то заграничные издания на языках иностранных. Помню, даже вслух читали, переводили да обсуждали. Бывало, целую пачку их в укромных местах находила.

А бывало, и вовсе чепуху несли – про какой-то там остров посреди тайги, на котором они якобы все родились. Дескать, все они потомки князей недострелянных. А я слушаю и понять не могу: что за ерунда такая? Что ещё за сказочный остров? Какие ещё князья? Может, какое очередное произведение обсуждают? Или это у них шифры какие-то, кодовые фразы для конспирации? А как же иначе? Выходит, что-то задумали они серьёзное. Не сошли же они все разом с ума. Не могли же пять зрелых мужиков одинаково рассудком помутиться.

Я ему говорю:

– Ты что ж это делаешь, Фёдор? Хочешь меня опять одинокой оставить, да ещё и на весь двор опозорить? Хочешь, чтоб тебя, как Синявского с Даниэлем, в тюрьму посадили? Или, как Бродского, из страны выслали?