– Ну, раз вы так упорно не желаете снять его с плеч!.. – хмыкнула бабуся.

Я сконфузился и не знал, что ответить. Но, на моё счастье, в другой комнате зазвонил телефон. Бабушка обрадовалась звонку и чуть ли не бегом кинулась к допотопной и увесистой, как и всё в этом доме, телефонной трубке и долго-долго с кем-то болтала о погоде, о ценах на базаре и о несносной соседке. Затем на минутку прервалась и сказала мне: «Растворимый кофе и молоко на столе – угощайся!..» – и опять припала к трубке и стала обсуждать неубедительную игру актёров во вчерашнем спектакле. А я тем временем заполнил большой ложкой большую часть стакана сухим порошком, напоминавшем мне порох, и залил холодным молоком, без сахара. Напиток получился «обалденный»!.. Что поделаешь, родился я и вырос в деревне.

В сельской местности в ту пору пили не кофе – напиток из сушёных фруктов, называемый в народе взвар, а у нас на Верхнем Дону просто – звар, да чай из мяты, шиповника, зверобоя… Теперь времена, конечно, другие: в российской деревне пьют коку, кофе и ещё невесть что, лишь бы было написано: «Маde in не наше».

Как ни странно, бабушке я в конечном итоге понравился, и она согласилась принять меня на квартиру. Но я, к теперешнему моему сожалению, под благовидным предлогом покинул слишком дотошную, с тогдашней моей точки зрения, женщину и пустился в новые поиски, а по пути старался припомнить что-нибудь компрометирующее горожан. И припомнил-таки…

Мой дедушка рассказывал, как в далёкие тридцатые годы один большой начальник из большого города увидел в поле просо и стал угрожать бригадиру тюрьмой за то, что он в трудное для государства время посеял вместо хлеба веники. И на возражение бригадира, что это вовсе не веники, а очень нужная стране сельхозкультура, после обмолота которой получают пшено, варят кашу и досыта кормят армию, большой начальник ответил вызывающе: «Ты что думаешь, я никогда не покупал в магазине пшено и не знаю, как оно выглядит?!»

Этим я и удовлетворился, что, однако, не облегчило мне поиск квартиры.

Весь день понапрасну промотался я по осеннему дождливому городу (либо квартиры были уже заняты, либо хозяева отсутствовали) и под вечер, в сумерках, уставший, голодный и продрогший, оказался на окраине среди частных домишек, ошелёванных досками. Дверь в одном из них была настежь открыта, и я, используя шанс, шагнул на порог.

В прихожей комнате жарко дышала раскалённая каменным углём печь. По периметру просторной комнаты сидели на самодельных деревянных лавках и табуретках трое парней, три девушки и округлая, словно колобок, низкорослая женщина, и все они звонко хлопали в ладоши и кричали:

– Сашка!.. Сашка!..

А посреди комнаты танцевал лезгинку высокий, стройный парень и одновременно пел, подражая Вахтангу Кикабидзе: «Па-а аэродрому… Па-а аэродрому… Лайнэр пролэтэл, как по судбэ…»

Все были так увлечены, что даже не заметили незваного гостя. Сашка обнаружил меня первым и тут же, не прекращая танца, выкрикнул, имитируя кавказский акцент:

– Захады, дарагой! Рассказивай, какие проблеми! Ми их враз решим!

И я зашёл, и рассказал. Сашка звонко рассмеялся, но тут же спохватился и с душевной ноткой в голосе изрёк:

– Не унывай. В жизни всё поправимо. Деревенские чего-то не знают о городской жизни, а городские, наоборот, о деревенской. К примеру, один мой знакомый, чисто городской и очень культурный парнишка, искренне считал, что молоко изготавливают на заводе точно так же, как, скажем, квас или пиво. И когда я отвёз его в деревню к моей бабушке и он увидел своими глазами, откуда берётся молоко, он был просто ошеломлён.