Пускай вопят над Родиной кликуши,
Как встарь, хулят, клянут, поносят Русь,
Я – клятвы ей и в мыслях не нарушу,
К ней (и в изгнаньи) сердцем дотянусь!
Далекий запах сиротливых пашен
И наших вечно разоренных гнезд…
Мне даже гнев страны моей не страшен,
Пока могу ответить на вопрос:
Чем связан и тогда с Отчизной нашей,
Когда – как лист! – сметает под откос.
Лист второй. Другу
Как лист, увядший падает на душу
Невысказанный женщиной упрек.
Ты рядом с ней – все так же одинок,
Все так же, словно яблоко, – надкушен.
Вам чувств своих не выплеснуть наружу,
Вы заперли их в клетку, под замок.
И льется слов безудержный поток —
Случайных, торопливых и ненужных.
Потом, внезапно, – немота, испуг…
Я между вами – третий лишний. Друг.
Добра хочу вам. До чего ж постыла
Мне эта роль всегдашняя шута…
Очнись ты, наконец, она – не та!
Тогда сама поймет, что не любила.
Лист третий. Дочери
(перевод с ируканского)
Как лист увядший падает на душу
Ночная тень…
Я сон твой не прерву и не нарушу,
О красоте
Ночного неба петь теперь не стану.
Спи, просто спи.
Да, я отцвел и, словно лист, завяну,
Лишь ты живи!
Я – старый, побуревший лист осенний,
Мой срок прошел,
Как лето это, этот день, как тени…
Как хорошо,
Как зелено тебе теперь растётся,
Пусть трудно, пусть!
В конце дороги и тебя коснётся
Все та же грусть,
Ты – так же, как и я, – в последний вечер
Споешь о том,
Что жизнь длинна, но все ж – не бесконечна.
Сухим листом
Удобрим почву – каждому, кто следом
Растет, спеша…
Звени ж и дальше – зеленью победной! —
Моя душа.

«Жду звонка – как последнего выстрела…»

Жду звонка – как последнего выстрела
Перед мирною тишиной.
В одиночку, наверное, выстою,
Додрожу болевой струной.
Жизнь, корявая и прекрасная,
Доведет меня в поводу
(Можно будни окрашивать в праздники,
Можно век продудеть в дуду).
Доживу, допорхаю бабочкой,
Мотыльком над огнем свечи.
Но зачем-то шепчу я набожно,
И зачем-то твержу: не молчи!
Ты ведь чувствуешь (иль мне чудится?),
Как, не зная судьбы пока,
Все ж надеюсь:
за-
благо-
рассудится…
И зачем-то всё жду звонка.

Из книги

«Прощай, подплав!»,

2001 г.

Скажи: папа

Ксене почти что шесть лет. Насте – столько же месяцев. Когда Ксеня вырастет совсем большой, она станет доктором. Или продавцом в магазине. Или народной артисткой с микрофоном. Или воспитательницей. А может – по очереди всеми сразу или еще кем-нибудь, – как получится, она еще не решила.

Сейчас Ксенька тренируется на воспитателя.

– Скажи: «па-па», – повторяет она Насте на разные лады.

Настя улыбается, вытягивает трубочкой губы, пускает пузыри и мычит. Говорить слово «папа» Настя не хочет. Или не может. В общем – не торопится.

Ксенька хмурится и недовольно, с надрывом в голосе, требует:

– Я кому сказала? Говори: «Па-па»!

– Что это за ребенок?! – возмущается она и дергает Настю за руку. Настя в ответ угукает, но слово «папа» так и не говорит.

Папа у Ксеньки далеко, на самой Камчатке. А у Насти папы пока еще не было, потому что Настя папу ни разу не видела. Может быть, скоро папа прилетит с Камчатки на самолете, и тогда Ксеня покажет его Насте. Конечно, покажет! Но сначала Настя должна научиться узнавать папу и говорить ему «папа». А как научишься узнавать то, чего никогда в жизни не видела?

Вот раньше, когда Насти еще совсем не было и когда Ксеня с мамой еще не летали к папе на Камчатку, и не жили там в гостинице, и не плавали на пароходе ни разу, Ксене очень хотелось иметь свою дочку или, в крайнем случае, сестренку – чтобы тоже воспитывать ее, как мама, и с ней играть. Только не такую бестолковую, как эта Настя. Стоило беспокоить папу из-за такого ребенка, – даже самого простого слова не может сказать! Бьешься с ней, бьешься…