Он вбежал в аптеку, тяжело дыша, и тут же бросился к дремавшей над книгой молоденькой медсестре. Та – видно, спросонья – все никак не могла взять в толк, чего это хочет от нее странный военный в расстегнутой шинели и съехавшей на затылок ушанке. С трудом переводя дыхание, Раюшкин, как мог, объяснил ей, что случилось.

Сестра поняла, наконец, что телефоны нигде не работают, что до аптеки ему пришлось бежать бегом, а сам он не знает, что ему делать с женой, которая упала в обморок. После этого в глазах медсестры вспыхнул какой-то лукавый огонек, она совсем несерьезно хихикнула и произнесла:

– Стыдно Вам, товарищ майор, не помнить, что делают при такой простой вещи, как обморок!

– Почему это мне вдруг должно быть стыдно? – подумал ошеломленный Раюшкин. – Почему это я должен все знать? Да, и почему это я… майор?!

Но тут он машинально перевел взгляд туда, куда так ехидно посматривала аптекарша, и вообще перестал понимать что-либо. На его шинели, на той самой шинели, которую он, убегая, впопыхах рванул с вешалки и, набросив на плечи, не успел даже застегнуть, на его родной новенькой шинели, на ее погонах… вместо привычных лейтенантских звездочек тускло поблескивали в двух красных просветах одинокие крупные звезды. И над каждой из них красовалась ненавистная с недавних курсантских времен эмблема медицины – чаша со змеей.

Так лейтенант Раюшкин впервые опоздал к выходу лодки в море и во второй раз в своей жизни попал на гауптвахту.

Выйдя из-под ареста (после слишком бурного выяснения отношений с женой), он вынужден был, кроме всего прочего, «выкатить фугас» корабельному «лепиле», новую шинель которого, как выяснилось, в спешке прихватил еще на лодке, собираясь домой. «Врач-хирург корабельный», как старший товарищ, был (по его же словам) весьма этим фраппирован.

Гибнут цивилизации и языки, а афоризмы от них – остаются…

Прежде всего я хотел бы сказать на нашу дисциплину.

Воинская дисциплина является бичом, и мы должны за него взяться!

Разбирать негодяев – это и есть повышение воинской дисциплины.

За матросов каждый из нас несет полную ответственность, но кто-то отвечает и головой.

Наша главная задача – не лишить матроса жизни раньше установленного законом природы срока.

И как бы ни было тяжело, нужно моряка жать, жать, жать и жать, но – разумно! Я вас прошу: не гнушайтесь этого, разозлите в нем зверя, пока не взбесится.

Настроение среди нас с вами мы сами себе создаем.

Старые замечания остаются на месте.

Не будет сделано того, что сказано, – начальник остается там же.

Обижаться на требовательность высокую не следует, лучше к самим себе проявлять требовательность повышенную.

Если моряки поют песню и идут строевым шагом – это еще не значит, что они пьяные.

Как курсанты используют свободное время? После ужина начинают разбегаться во всевозможной форме одежды по тропам, перепрыгивают через забор в чем угодно.

Грубых проступков у нас много. Почему? А потому, что, видите ли, идет широко и глубоко демократизация, плюрализм выполнения требований уставных обязанностей.

Может быть, он и показухой занимался, но хочется, чтобы всегда у нас так было…

Вы лично в том плане, как я говорил, – ни гу-гу.

Конечно, можно сказать, что не все девушки приходят на танцы к нам одинаковые, есть и сомнительные в легком поведении…

А если бы было умное правительство, то бы не продавали, может быть, свои ресурсы за границу за доллары, а продавали бы им – за советские рубли!

По советским законам, незнание приказа не освобождает от ответственности.

Хочется верить, что люди, которые дали обещание, никогда больше этого делать не будут.