– Ладно, – Гимаев легонько пнул деревянную чурку, валявшуюся на траве. – Поговорю я с Елисеем. А теперича ступай, ступай… Дел у меня – хватает. Да помни, что я говорил, чтобы как мышка!

Когда Емельяновна исчезла за деревьями, Илюха подумал: «А зачем мне, собственно, понятые! Мне, секретарю партячейки! Точно Емельяновна сказала – я же власть!»

Заскочив в кабинет, достал из нижнего ящика стола наган и отправился к дому Емельяновны. По мере приближения шаг его становился все медленней.

Он вдруг вспомнил Углева, погибшего от рук бандитов. Они вдвоем с ним видели, как Чепцов с бандой входил в Огурдино… Теперь Углева нет. Выходит, он, Илюха, один остался. Из тех, кто правду знает про Чепцова. Больше живых свидетелей не осталось.

Не раз пытался сообщить Байгулову эту новость Илюха. Но того все дела какие-то отвлекали, не получалось – чтобы с глазу на глаз. А сказать при всех у Гимаева язык не поворачивался.

Понаблюдав за сараем в огороде какое-то время, он убедился, что никто туда не заходит и оттуда не выходит. Осторожно перепрыгнув через невысокую изгородь, подбежал к сараю и заглянул внутрь. Ничего особенного: хлам, сено, сломанное колесо от телеги, дырявая бочка… Где тут можно сундук спрятать?

Он сделал несколько шагов внутрь, заглянул под доски, валявшиеся на земляном полу. Нет, определенно Емельяновна что-то не то ночью разглядела. Померещилось ей! Карга косоглазая!

Выйдя из сарая, он уловил сверху какой-то неясный то ли свист, то ли хруст. Поднял голову, но ничего не увидел: кто-то резко ударил его по затылку чем-то тяжелым. Потеряв сознание, секретарь сполз по стенке сарая на землю и повалился на бок.

– Председатель! Председатель, слышь, просыпайся, ради бога!..

Антипиха колотила неистово в окно, рискуя разбить стекло вдребезги. Когда в темном проеме, наконец, вспыхнул свет, и показалась взлохмаченная спросонья голова Устина Мерцалова, женщина перестала колотить. Пока он убирал с подоконника горшок с геранью, пока открывал раму, Антипиха качала головой из стороны в сторону и охала.

– Ты что, дурная? Стекло ведь разобьешь! – прикрикнул на нее председатель, высунув голову. – Ни свет, ни заря, долбишь…

– Собирайся скорей, пошли в коровник, пятнистая Дымка простудилась похоже, встать не может.

– Ах, ты, нечистая! Никак, опять Цыпкин закутил? – догадался председатель, ощерив рот, где Антипиха привычно углядела отсутствие одного из зубов.

– А то кто ж?! – взмахнула руками Антипиха. – У нас одна причина.

Когда шли по утренней росе к коровнику, Мерцалов поносил скотника на чем свет стоит:

– Его убить мало, стервеца. Пьет не просыхая! Наверняка недосмотрел, или напоил чем-то, когда вернулись вчера с пастбища.

– Уж ты разберись с ним, Устинушка, уж я тебя прошу. Ведь загубим коровенок-то, – причитала Антипиха, едва поспевая за председателем. – Их у нас и так немного.

Между домами там и тут клубился туман, полы председательской накидки от травы мигом промокли.

В коровнике судачили несколько доярок, разбуженный ветеринар Чалов, осмотрев корову, сказал, что ее лучше забить – все равно сдохнет. Ночи уже холодные, а скотник не положил на ночь подстилку, в результате у Дымки развилось воспаление.

Едва рассвело, Устин вломился в провонявшую самогоном хибару скотника. Тот спал прямо на полу в шароварах, сапогах и майке, завернувшись в драный пыльный половик. Рядом покатывалась пустая бутыль из-под самогона. На старом обшарпанном столе среди хлебных крошек и разлитой морковной заварки валялась облепленная мухами рыбная голова.

Кое-как подавив в себе рвотный приступ, председатель начал будить Никифора, при этом унюхал такой перегар, что едва сам не отключился.