Он по-прежнему старался не смотреть ей в глаза из-за того случая во время пожара. Лишь благодаря неразберихе и пылающим домам в округе Гимаеву в ту ночь удалось незаметно скрыться.

Что правда, то правда. Отца Даша недолюбливала и очень боялась. Он ей запрещал вступать в комсомол, заставлял по воскресеньям ходить в церковь, и планировал в будущем отдать замуж за Корнея, поповского сынка.

Когда-то Корней ей нравился. В прошлом году. Ну и что, что сын священника? Подумаешь!

За последний год все переменилось: увлекла Дарью комсомольская жизнь, забросила она посещения церкви. Отбилась от рук, в общем.

Отец бы ее, конечно, обратно к рукам прибрал, да надвигающаяся раскулачка помешала. Самый близкий человек оказался классовым врагом, эксплуататором. В прошлые годы он для посевной, пахоты и молотьбы использовал деревенских мужиков. Считай – наемный труд, первый признак принадлежности к другому классу. Это Дарья хорошо усвоила.

Случалось, запирал дочь в чулане – только чтоб на комсомольские собрания не ходила. Она кричала, визжала, колотила в дверцу – все без толка, отец своих решений никогда не менял.

Как-то поставил коленями на горох, приколотив дощечку под коленки, чтоб не могла, значит, встать. Чтоб выветрить из головы «всякую комсомольскую дурь». Мать ей потом неделю отпаривала коленки разными примочками, поскольку Даша не могла ходить.

Что это, как не эксплуатация человека человеком, причем не кого-то – своей дочери! Деспот, одно слово! Они с ним – по разные стороны баррикад, ей с отцом не по пути.

Так она думала до случая на пожаре.

Когда увидела, как отец неистово стегает Гимаева с Углевым, в ней словно что-то шевельнулось, сдвинулось. Увиденное не походило на прочитанное в книжках… Оно прожигало насквозь.

Если раньше, случайно услышав от односельчан «кулацкая дочь», она готова была дать обидчику, не раздумывая, пощечину, а если это девчонка – то и оттаскать за волосы, то теперь молча проходила мимо. Краснела, переживала – но проходила.

Гимаев старался не вспоминать прилюдную «порку». Один раз даже попросил ее остаться после собрания и откровенно сказал, что, если она кому-то расскажет про увиденное, то это будет не по-комсомольски. После этого ей никогда не стать секретарем – уж он постарается.

Дарья кинула в холщовую сумку кусок хлеба, почти залпом выпила кружку молока и вышла из дома.

Корней Полуянов, сын недавно убитого отца Ростислава, ждал ее по ту сторону калитки, прислонившись к забору, нанизывая на стебелек тимофеевки ягоды рябины. Спелая гроздь валялась рядом в траве.

– Так вот кто рябину у нас ворует! – девушка картинно взмахнула руками. – Маманя вчера мне все уши прожужжала!

– Здравствуй, Даш, это во-первых… – Корней исподлобья взглянул на девушку, после чего протянул ей травинку с нанизанными на нее ягодами. – А во-вторых, это тебе.

– Здравствуй, спасибо, – принимая подарок и рассматривая самодельные «бусы», девушка невольно осеклась: вчера только отпели и похоронили зверски убитого отца Ростислава.

Корней на похоронах не проронил ни слова, словно воды в рот набрал. А сегодня с утра ее встретил у калитки. О чем это говорит?

Словно почувствовав, какие мысли вертелись у Дарьи в голове, Полуянов буркнул:

– Если ты про отца моего, то никаких сочувственных слов подбирать не надо. Да, убили, я даже подозреваю, кто. Но жить как-то дальше надо…

Они шли по тротуару, Корней чуть впереди, Дарья – за ним. Поповский сын и убежденная комсомолка. Ну и парочка!

– Я как раз по этому поводу и хотела поговорить с тобой, – пытаясь замять неловкость, затараторила девушка. – Видишь Избу-читальню?