Она родилась в 1996 году в поселке возле города Кано, на севере Нигерии.

Не окажись ее отец гомиком, жизнь сложилась бы совершенно иначе.

Мерси не пришлось бы бежать в Швецию, и ничто из того, что произошло с ней по пути, не случилось бы. Она не попала бы в лагерь беженцев на севере Емтланда, не попала бы в Стокгольм.

И не познакомилась бы с Новой.

Не сидела бы сейчас в этой комнате, не говорила бы низким голосом, заставляюшим всех прислушиваться к ее словам.

Мерси странно говорила по-шведски. В словах не ошибалась, но интонация была неверной. Мерси как будто фальшиво пела, но эта песня ни в малейшей степени не была неприятной; неверные тоны словно рождались где-то глубоко внутри, они звучали печально и в то же время красиво.

Всю сессию Мерси просидела молча, но теперь повернулась к маленькой светлой Люсии и заговорила.

– Ты – птенец. – Глаза Мерси поглощали всякого, кто в них заглядывал, без следа, но сами оставались непроницаемыми. – Ты еще не выучилась летать. Просто раз за разом выпрыгиваешь из гнезда, надеясь на лучшее. Но каждый раз падаешь на землю и больно ударяешься. А ты попробуй подняться в воздух. Пусть ветер унесет тебя вверх.

Только Мерси могла говорить такие вещи, чтобы никто не засмеялся. Заведи подобные речи Нова, остальных девочек бы уже в бараний рог гнуло от смеха. А Мерси все слушают в полной тишине.

Луве пошевелился, закинул ногу на ногу.

– А ты, Мерси… Когда научилась летать?

– Я не знаю, училась ли я этому. Мне кажется, что меня как будто кто-то несет. Держит за бока холодными руками… Уверенной хваткой. Вот…

Мерси задрала кофту и указала на оголившиеся ребра.

Все увидели шрам, похожий на розоватую колючую проволоку; он начинался под одной грудью, тянулся наискось через живот и уходил под пояс штанов. Дальше видно не было, но Нова знала, что шрам опускается ниже лобка и заканчивается на внутренней стороне бедра. Мерси было двенадцать лет, когда боевики “Боко харам” распороли ее штыком – после того как изнасиловали. Потом надели ей на голову цинковое ведро и били по нему обрезком железной трубы, пока у нее не лопнули барабанные перепонки.

Все здесь, кроме, может быть, Луве, думали, что шрам – последствие неудачной операции. Какой-то загадочной кишечной болезни, поразившей ее в детстве. Мерси лгала всем, кроме Новы. Никто из девочек не знал, что Мерси росла в образованной семье, которая могла позволить себе хорошее медицинское обслуживание. Девочки считали, что у всех нигерийских детей от голода мушки в глазах и распухшие животы.

Они ничего не знают.

Мерси, пристально глядя на Луве, опустила кофту.

– Две руки, которые держат тебя? – спросил он. – Которые помогают тебе летать?

Мерси кивнула, но больше ничего не стала говорить.

Нова знала, чьи руки держат Мерси. Руки ее отца. Он держит Мерси и сейчас, спустя три года после того, как пропал без вести. Держит, как держал ее, когда Мерси была маленькой и хотела летать.

По-настоящему хороший отец всегда будет поднимать свое дитя к небу. И не уронит его.

Мерси верила, что отец жив, хотя Нова в этом сомневалась.

– Мерси… – продолжил Луве, – ты ничего больше не хочешь нам рассказать?

Мерси смотрела не на Луве, а на Нову. Несколько секунд, словно чтобы дать другим понять: они вместе, и Нова знает, что скажет Мерси.

– Нет, но у меня вопрос. Почему мы не можем жить по двое в комнате? Комнаты же большие, места хватит. Неважно, чего человек успел добиться в терапии. Ночью все эти успехи не имеют смысла, потому что остаешься наедине со своими мыслями.

– Вы согласны с Мерси? – спросил Луве. И кивнул, поняв, что так думают все. – Я передам ваше пожелание руководству. Но не слишком надейтесь. Ваше желание идет вразрез с базовыми принципами лечения, и я не знаю, получится ли отступить от них.