– Вели ехать в БАНК.
У бедняги Докинса глаза были красны от раскаяния, вина и бессонницы. Он задрожал, заплакал и откинулся на сиденье. Так и поехали.
В тот день он потерял все свое состояние, кроме пятисот фунтов.
К двенадцати хозяин вернулся, и тут к нему торжественно поднялся мистер Дик Блюит.
– Дома барин? – спрашивает.
– Да, сэр, – говорю; ну, он и входит. А я, понятное дело, – к замочной скважине и слушаю.
– Ну-с, – говорит Блюит. – Сработано чисто, а, Дьюсэйс? Что наш Докинс? Уже расплатился?
– А? Да, да, – говорит хозяин.
– Четыре тысячи семьсот?
– Да, около того.
– На мою долю, стало быть, приходится две тысячи триста пятьдесят. Будьте так любезны.
– Честное слово, мистер Блюит, – говорит мой хозяин, – я вас что-то не понимаю.
– Не понимаете? – говорит Блюит страшным голосом. – Не понимаете? Ведь вы же обещали поделиться. Еще я вам на первый вечер одолжил двадцать соверенов – уплатить Докинсу проигрыш. А вы дали слово чести, как джентльмен, что поделите поровну все, что удастся выиграть.
– Правильно, сэр, – говорит Дьюсэйс, – все правильно.
– А как же теперь?
– А так, что я не намерен сдержать слово. Эх ты, болван! Ради тебя я старался, что ли? Ради твоей, что ли, выгоды истратился на обед для того идиота? Пошел отсюда! Нет, постой. Вот тебе четыреста фунтов – а вернее, собственную твою расписку на эту сумму, и забудь все, что было, и что ты когда-нибудь знал Элджернона Дьюсэйса.
Видел я разъяренных людей, но таких, как Блюит, – никогда. Уж он бранился, уж он орал! А потом заплакал; то ругается и зубами скрежещет, то просит у Дьюсэйса пощады.
Наконец хозяин распахнул дверь. (Батюшки мои! Я при этом чуть было не влетел в комнату вверх тормашками.) Распахнул и говорит:
– Эй, Чарльз! Проводи-ка джентльмена вниз.
А сам смотрит на него и не сморгнет. Блюит весь съежился и поплелся прочь как побитый. Ну, а Докинс – бог его знает, что с ним сталось.
– Чарльз, – говорит мне хозяин, этак через час. – Я еду в Париж. Если хочешь, могу и тебя взять с собой.
МИСТЕР ДЬЮСЭЙС В ПАРИЖЕ
ГЛАВА I
Которая из двух?
Генерал-лейтенант сэр Джордж Гриффон, кавалер ордена Бани, семидесяти пяти лет от роду покинул земную долю и ост-индскую армию, где служил с честью. Службу в Индии сэр Джордж начал с юнги, дослужился до конторщика у судохозяев в Калькутте, а там до капитана в войсках Ост-Индской компании, а там, глядишь, и до генерал-лейтенанта. А дальше уж не поднялся: пришло время отдать богу душу; тут уж ничего не поделаешь: что барабанщик, что генерал, что мусорщик, что император – все там будем.
Сэр Джордж не оставил после себя наследников мужского пола, так сказать, продолжателей рода. Осталась только вдова двадцати семи лет и дочка двадцати трех – а больше некому было по нем плакать и делить его денежки. После смерти генерала вдова и сиротка уехали из Индии и пожили сперва в Лондоне; а когда там не понравилось, решили податься в Париж; потому как в Париже и мелкая лондонская пташка высоко летает – были бы деньги, а их у Гриффонов было вдоволь. Просвещенный читатель уж верно догадался, что мисс Гриффон не приходилась вдове родной дочерью. Хотя в Индии и рано выдают замуж, но все ж таки не с пеленок. Леди Гриффон была у генерала вторая жена, ну а дочь, мисс Матильда Гриффон, была у него, сами понимаете, от первой.
Мисс Леонору Кикси, девицу бойкую и красивую, привез из Излингтона в Калькутту дядюшка – капитан Кикси и очень выгодно ее сбыл, не хуже других своих товаров. Было ей в день свадьбы двадцать один, а сэру Джорджу семьдесят; остальные тринадцать девиц Кикси (из них девять содержали в Излингтоне школу, а четыре уже были пристроены) немало завидовали удаче миледи и очень гордились таким родством. Мисс Джемайма – изо всех самая старшая и пожалуй что самая безобразная – та с ней и жила; от нее-то я и слышал многие детальности. Прочие сестры так и остались в низком звании, а с такими мне, слава богу, не приходится знаться.