– Он сначала завыл, потом как выскочит прямо на меня! – выпалила девочка. – Я и убежала, не знаю, куда он тут мог деться, – сказала она и посмотрела на лавку. Под нее тянулся черный след. – Деда, он под лавкой!

Матвей пригляделся – под лавкой в углу чернел комок. Он отодвинул ее, и они с внучкой молча переглянулись. Между кадушкой и стеной барахталось, ухая, какое-то существо.

– Батя, я хлеб принес! – в баню с фонарем забежал Саша. – Нашли банника?

– Да вот он, свети сюда! – крикнула девочка, показывая в угол. Белый луч фонаря выхватил из полумрака банника. Он забился в свете и взмахнул крылом, издав резкий крик.

– Батя, а банники летают? – спросил Саша.

– Да кто ж их знает, – склонился над «духом» дед. – Да нет, какой это банник! Это же сова! – хлопнул он себя по колену. – Стало быть, пока баней-то мы не пользовались, на зимовку она в трубе поселилась. Или залетела сюда, раненая – видите, крыло одно поджимает. – рассматривал птицу Матвей.

– Что с ней делать-то будем? Спасать животину надо, – сказал Саша.

– А что делать. Сейчас в дом возьмем, пусть отогреется. А там в питомник пристроим – у нас тут есть такой рядом с деревней, где птиц выхаживают, – ответил дед.

Саша подошел к сове и покрошил перед ней хлебные крошки. Аня засмеялась:

– Папа, ты бы ей еще соль насыпал! Это же сова, она мышей ест!

– Да, дочка, не зря свои книжки читаешь, – почесал голову отец. – Ну, да с голодухи ей и крошки нормально!

– Ты это, хлеб-то впечь положи да заслонкой притвори, – сказал Матвей, заворачивая сову в тряпку. – Кто их разберет, духов этих : то ли есть, то ли нет!

– Усть, – протяжно выдала птица.

Дунай

Все спали.

А я не спал.

Линялая, штопаная Дуняшей не раз, моя подстилка, набитая остюками, колола бока. Но лучше лежать на ней, чем мордой в луже перед будкой, сбитой наспех Демьяном.

– Так пойдет, шо кобелине надо – шоб хвост не мерз, а у него и так вон – шерстяки сколько, – гремя инструментами, басил хозяин. – Вентиляция тебе будет, барбос, – потрепал он тогда меня по голове и подтолкнул в корявенькую будку ладонью под зад. То ли я его тогда еще не наел, то ли пятерня у Демьяна была пудовая, но я довольно ощутимо впечатался морденью в шершавую заднюю стенку своей конуры. Неуклюже растопырил лапы, побарахтался в ее тесном нутре, запутался в цепке, но все же развернулся и высунул поймавший занозу нос на улицу.

– Ай, барбосина, какую хату тебе я справил, – пыхтя папиросой, причмокнул Демьян. – Чего скулишь, цуцыня, – щелкнул он меня по больному пятаку, и я взвизгнул. Если бы я был большим, как мама…Если бы только я был большим. Где моя мама? Я помню, как проснулся утром под набитым травой мешком. Ее не было рядом. Только место, где она лежала, пахло ей. А потом пришел человек. Взял меня под передние лапы. Выпустил колечко дыма мне в морду. Отчего-то рассмеялся, запахнул меня своим тулупом и унес.

– Ну, больно тебе, друг, – перебил Демьян картинку, всплывшую в моей голове. – Дуня! Дунька! – крикнул он в уже по-летнему расшагаканную дверь хаты.