Геня проводил нас до «парка лейтенанта Шмидта» и усадил в микроавтобус.

Пассажиров было мало, шофер скучал на лавочке у ограды, и Стоян убедил Геню не ждать нашего отъезда. Мы расцеловались, и он ушел по своим делам.

Я уселся на сидении лицом к водителю и с удивлением уставился на металлическую табличку с надписью:

"Хлопнешь дверью – умрешь от монтировки!"

Уяснив смысл надписи, я не удержался и фыркнул. Стоян, сидевший напротив меня, удивленно спросил:

–Ты что хрюкаешь?

Тут меня затрясло от смеха. Кроме того, что надпись была более чем странной, я еще был взвинчен всеми своими ночными и дневными страхами и потому не мог выдавить из себя ни одного членораздельного звука, а только указал рукой на табличку. Стоян прочитал и покачал головой:

–Приколы города Урюпинска.

В это время в автобус забралось сразу несколько пассажиров. Шофер метко выстрелил окурком в урну и, лениво переваливаясь с боку на бок, направился к кабине. Он уже поставил ногу на ступеньку, когда в открытой двери салона показалась худая старушка в рваных кедах на босу ногу. Она вопросительно посмотрела на водителя и только успела спросить: " А льготы, сынку…", как водитель, устраиваясь на сиденье, кинул ей кирпичом:

–Бабка! Ты шо, слипа? Чытать умееш? Это ж загродний рэйс!

И раздраженно изо всех сил хлопнул дверью.

Стояна так и подбросило в кресле. Он ловко левой рукой помог глуховатой старушке устроиться в салоне, а правой крепко ухватил водителя за плечо и, повернув голову в профиль, как на египетских фресках, отчеканил:

–А ты, крутой, умеешь? Помнишь о монтировке?

Шофер глянул в жгучие глаза доктора Дагмарова и так газанул, что нас откинуло на спинки кресел, как космонавтов при взлете.

Минут через десять мы выехали на Косу – узкую полоску песка, уходящую далеко в море. По одну ее сторону сонно плескалась вода в заливе, укачивая уток, собравшихся к отлету на Юг. По другую – волновалось море, покрывая берег пенным кружевом. На небе не было ни облачка. Вдоль дороги серебрились рощи диких маслин. У самой воды под разноцветными зонтами возились дети, а рядом в самых нелепых позах лежали недвижные тела взрослых.

На горизонте медленно тащился длинноносый сухогруз, а от берега в открытое море, кренясь бортом, спешила белая яхта.

В автобусе тихо переговаривались белорусы. Я расслышал:

"гэта", "тяглык", "диети"…

Шуршали шины по разогретому асфальту, я сидел и, как видеокамера, фиксировал все, что проплывало мимо меня в окне. Разомлевшего от жары Стояна подбрасывало на кресле и он, теряя равновесие, наклонялся и упирался ладонью в спинку моего сиденья…

И вдруг меня охватило острое чувство беспричинной радости. Словно невидимая рука схватила меня, как зайца за уши, встряхнула и пробудила от тяжелого сна. И я, как будто впервые, увидел и это выцветшее от зноя небо, и это синее море, играющее в пятнашки с солнцем, и храбрую рыбацкую моторку, отважно прыгающую по волнам, и такую родную руку Стойко со шрамом на запястье. И все это было моим – весь этот мир, вся эта красота. И любовь Стояна, дяди Вади, Гени… И папа приедет из Питера…

Я просто захлебнулся от нахлынувших на меня чувств и, чтобы перевести дыхание, уткнулся в стекло.

Когда мы приехали на конечную остановку недалеко от маяка, Стоян помог старушке выйти, а потом бросил на сиденье рядом с шофером гривню – плату за проезд без льгот.

Мы уже долго шагали по тропинке между камышами, удаляясь от автостоянки, а я все еще чувствовал на своей спине злобный взгляд "шефа", прошивающий нас Зингеровской строчкой.

Вдруг Стоян оглянулся на меня и сказал насмешливо: