– В чём же суд твой будет? – спросил Свенельд.

– Постари рассудим. Уж коли вас сюда чуры привели, им и доверимся. Водой, да огнём проверим. Не выдержишь – значит, порча на вас. Выдержишь, забирай её себе, да за рану воину твоему бери трёх витязей моих в вечную службу. Идёт?

– Идёт, – сказал Свенельд.

– И тебе то же следует, – сказал князь сыну.

Желваки заходили на бледном лице. Румянец окрасил его сиренью, выбелил шрам на подбородке. Малко знал, что огнём и водой судят ровно, что под пытки кладут…

***

Народу у берега Ужа собралось немногим больше двух десятков. Остальные или отсыпались после ночи Семика, или готовились ко второму ночному бдению – торжеству Лады. А всего их было три – завтра в полнолуние, русалки закроют лаз в навий мир.

Но те, кто пришёл, не пожалели – зрелище суда было одним из самых захватывающих. После грибных видений и горящих заживо человеческих жертв Сварогу, конечно.

Прыгуны и дудочники созывали к реке на гульбище. Княжий тиун Владимирко зычным гласом вещал:

– Правоту да срамоту спутали! Приходи, народ, распутывать станем. Нести уголь, идти во хляби. Кто выдержит, тот выпутает.

– А стряслось-то что? – кликала баба в праздничном очелье, увешанном луницами, с коробочкой-оберегом на шее. Натёртые свеклою щёки лоснились на солнце. Довольные дети вереницей шли за ней и лизали варёные в телячьих костях яблоки.

– Стряслось у княжича. Крамола ходит, да порча. С чьей стороны пришла – выясним. Гости наши киевские по одну сторону, княжич – по другую.

– С Киевом вязаться судом? – удивлялся мужик, почёсывая тощие от долгой зимы рёбра. – Ничего доброго. У кого сила, у того и правда.

– Э, нет! – возражал старый мохнатый воин. – Они там и ромейского бога пустили, капища ему строят, и варяжских посадников в ближние грады сажают. Всему миру служат. Разве в этом правда?

– Вот и рассудим, как перед чурами на духу, – кивал Владимирко, выхаживая петухом.

Наконец, явился князь с огнищанами, Малко с Хельгой, укрывшей голову белым платом, и варяги. Асмунду было лучше, лихорадка прошла, но он остался в шатре. Свенельд говорил с ним утром, однако тот ничего нового не сказал. Выследил-де Хельгу, а потом стрелу получил в бок. Ни с кем по дороге не ссорился, да все кругом гуляли, следить некому было за ним. Выходило странно.

Тучный Воеслав изнемогал от жары, и без лишних слов велел суду начаться. Владимирко и двое седых жрецов обошли Малко со Свенельдом, объявив условия суда.

Им предстояло два испытания – заглянуть в глаза Огню Сварожичу и поклониться Ящеру. Огонь Сварожич был верхом, небом, тёплым сухим светом. Ящер царствовал во влажной тьме ниже земли.

– Сперва иди к Огню, ты, старый! – один из жрецов подошёл к Свенельду.

Он заглянул ему в глаза, привстав на мыски. Зрачки были узкими – значит, варяг не пил мухоморного отвара. Значит, не бес в нём, а душа, как она есть – со всеми страхами и слабостями. Значит, суд будет честным. Бес-то грибной из человека делает медведя. Но не со зверем же судятся!

В щипцах жрец держал ядрышко угля, покрытое белым пеплом. Лёгкий ветерок высвечивал красное нутро.

– Держи в руку, да ступай к реке. Побежишь, али уронишь – сам себя выдашь. У воды остановись, уголь в воду клади. А сам жди.

До реки было не меньше ста шагов.

Свенельд подставил ладони. Уголь опустился в них мягко. Пять шагов Свенельд прошёл спокойно.

Вдруг ноздрей коснулся запах палёного мяса. Тут же ладонь свело, а боль окатила руку до плеча. Он пошатнулся и упал. Но только на одно колено, и заставил себя встать – идти, скорее идти! Пелена слёз заволокла глаза, он не видел, где река, но шёл чутьём. Двадцать, тридцать шагов.