– Возможно, ты прав, и это не самое время. Но сегодняшний секс… – Улыбка все же сошла. – Мне показалось, что тебя словно не было со мной какое-то мгновение. Как будто ты ушел… ушел в себя, что ли.

Она тут же прильнула к нему и поцеловала в губы. А когда отодвинулась, взяла его за руку и произнесла:

– Не подумай только чего плохого. Мне понравилось – это было действительно круто.

Она провела рукой по его потной груди.

– Просто, – Катя вновь взяла его ладонь в свою. – Даже не знаю, – она взглянула в его глаза, словно ища поддержки, ища ответ на не заданный пока вопрос. – Я не знаю ничего о твоем прошлом, – произнесла она. – Только твое настоящее.

– Неужели тебе этого мало? – спросил Антон, теряя всякий интерес к этому разговору. Он уже знал, что не стоит бередить то, что скрыто даже от него.

– Нет, конечно же, я люблю тебя таким, какой ты есть, – тут же ответила она. – Но иногда мне кажется, что тебе чего-то не хватает. Ты не так часто улыбаешься… – новая улыбка расцвела на ее лице. – Признаюсь, я полюбила твою вечную серьезность раньше, чем тебя самого. Но согласись – ее слишком много. Ты никого не подпускаешь к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки, и только я вижу, что расстояние это на самом деле размером с вселенную. И для меня до сих пор остается загадкой, как же мне удалось преодолеть твой барьер.

– Для тебя его никогда и не существовало, – произнес Антон. Он все еще надеялся, что разговор не дойдет до другого барьера.

– Мне просто захотелось узнать, что же тебя сделало таким, – она прильнула к нему, уткнувшись лицом в его грудь. – Я же рассказывала тебе о своем детстве. О первых ссадинах на коленках, когда я села на только что подаренный мне в восемь лет двухколесный велосипед. О том, как в двенадцать я рассекла лодыжку, летя под гору с этого самого велосипеда. В восемь он был для меня слишком большой, а в двенадцать слишком мал. Как меня до девятого класса потом дразнили: «Катя-карга, со шрамом нога». Как меня… – она съежилась. – … била моя мать-алкоголичка за любую провинность, когда была пьяна. А когда была трезвая, казалось, что более любящей матери не найти. Вот только, – она сжала его руку, – она все реже была трезвой и все чаще злой.

– Катя, – Антон прижал ее к себе.

– Да, ведь тебе я об этом уже много раз рассказывала. А мы и целых двух лет то вместе еще не прожили, – она усмехнулась. Но не показался ли ему этот смех истерическим хохотком. – Но я тоже хочу знать о тебе. Я люблю тебя, – она взглянула на его лицо, а в ее глазах стояла влага.

– Катя, – он покачал головой. – Было бы все так просто. Но я не помню абсолютно ничего из своего детства. Если честно, то порой мне кажется, что у меня его вовсе и не было. И потому я такой, какой я есть.

– Но ведь должны же быть причины, – упорствовала она. – Наш характер, наши стремления и мечты – все обычно уходит корнями в детство. Даже твои романы…

Антон почувствовал, как по его спине побежали мурашки, только смысла их появления он тогда так и не понял.

– … они же основаны на страхах. Твоих страхах, Антон, иначе бы они не были настолько пугающими. Но сейчас я их в тебе не вижу, а значит, они все из твоего детства.

И новая волна прошлась по спине Антона. Но в этот раз она словно ударилась о затылок, и первые, пока еще тихие, БАМ отдались в его голове.

– А твои друзья?

И в висках появилась нарастающая пульсация.

– Ты часто пишешь о великой дружбе. Причем, детской дружбе, потому что со взрослой ты не особо знаком.

«Да, у меня немного друзей, – подумал Антон. Но следом пришла более верная мысль: – У меня нет друзей».