В путь двинулись лишь тогда, когда на снегу остался лишь сизый пепел. Из леса вышли они ближе к вечеру, когда солнце вновь спряталось за тяжёлыми облаками, роняя на землю вязкий мрак. Берёзовка располагалась в низине, а потому с возвышенности её можно было узреть целиком, как на ладони. Но первым, что бросилось в глаза, были не покосившиеся избушки, заваленные снегом, а дым, поднимающийся над селением. Горели погребальные костры.

Когда они приблизились к входу в деревню, им навстречу вышел старый сухенький старичок в длинной потрёпанной шубейке, в которой он терялся из-за её размера. В молодости, быть может, она ещё сидела на его крепких плечах ладно, но уж точно не сейчас. Глаза его, маленькие и серые, наблюдали за ними внимательно, но скорбь оставила в них свой неизгладимый след.

– Громовой взвод, стало быть? – проскрипел староста Берёзовки. – Проходите, будьте нашими гостями.

Однако во взгляде его не было и тени гостеприимства. Но они к такому за годы службы привыкли. Поймав опечаленный взгляд Званы, Ян ободряюще улыбнулся ей и первым последовал в деревню, минуя кособокие дома. На озлобленные взгляды местных жителей он внимания не обращал – пусть смотрят, раз так хочется.

В центре деревни догорала погребальная крада. Возле неё столпились плакальщицы, громко оплакивающие чью-то скоропостижную смерть. Очищающее пламя взмыло вверх, подобно их траурным слезливым голосам.

– Скольких за эти дни схоронили, староста? – поинтересовался Ян, отводя глаза.

– Пять девок, – сухо сказал старик. – Все молодые, незамужние. Эх, жить бы да жить ещё… И вот надо ж оно вам, колдуны эдакие.

Последние слова он сказал совсем тихо, будто про себя, и они предпочли сделать вид, что не слышали их. Старик привёл их к избе и стукнул пару раз в деревянную дверь.

– Чарушка, открывай! Волхвы княжеские приехали, – крикнул староста и добавил: – Пусть дочку твою осмотрят. Может, подскажут чего.

Из-за двери выглянула заплаканная женщина средних лет и, громко шмыгнув носом, махнула им заходить. Ян велел молодняку остаться снаружи, а Вадимира позвал с собой. Для верности. Хата выглядела скромно и бедненько, видно, что мужской руки в доме уже очень давно не было. Видать, хозяйка вдовой осталась с больной девчонкой на руках. Со стороны печки послышался сдавленный стон, и они аккуратно приблизились. Под ворохом шкур и одеял лежала девица, слабенькая и дрожащая, как увядший цветок, и жизнь едва теплилась в ней. Сухие обветренные губы её шевелились и бесшумно шептали что-то, а лицо, когда-то милое и румяное, было опухшим, усеянным черной сыпью. Дышала она еле-еле, будто бы каждый вдох ей давался необычайными усилиями.

Ян откинул с её шеи волосы, и не смог сдержаться – сморщился от отвращения. На белой женской коже виднелись проклятые руны. Оттого и запах в доме стоял характерный – мертвецкий. Девчонка жильцом, считай, уже не была. Осматривать здесь более было нечего – и без того ясно, чьих рук дело. Прав был лекарь.

– Только девицы болеют? – поинтересовался Вадимир у старосты, когда они вышли на улицу.

– Только девицы, – обречённо подтвердил он. – Некоторые ещё даже шестнадцатую весну свою не справили.

На Берёзовку медленно опускалась ночь, пахшая дымом и трауром. Староста неожиданно миролюбиво предложил им отдохнуть в небольшой избушке на окраине деревни, которая уже давненько пустовала. Вроде как бывший хозяин чем-то Домового так разозлил, что тот взял – да и удушил его. С тех самых пор никто к этому дому подходить не желал. Но волхвам, как говорится, нечисть домовая была роднёй кровной, плоть от плоти Велеса. А потому и бояться им было нечего.