Мне чрезвычайно понравилась и эта невинная лесть, чистыми элементами которой были свежая струя воды и распустившаяся роза, и эта утонченная восточная роскошь, в которой я нашел глубокую поэзию чувств и необыкновенных ощущений. Свежий аромат нежной розы как будто растворялся в каждой капле воды, но этот аромат был так тонок, так неуловим, что вода не имела именно вкуса розы, но была необыкновенно упоительна и, мне казалось, я пил какой-то нектар.

Внутренность сераля далеко уступает красотой и роскошью сералю Мехмеда-Али; харем Сеида-Паши, помещенный в том же строении, был занят некоторыми из его женщин; сам паша, с шестью другими женами, поехал на короткое время за город; по этому-то случаю нам и удалось проникнуть в сераль и даже в те из комнат, которые оставались на то время пустыми. Эти комнаты убраны чрезвычайно просто и бедно. Наряды и уборы жен обыкновенно хранятся в особых кладовых. В обыкновенном быту харемных женщин нет ни роскоши, ни удобств: комнаты пусты, без всяких украшений, кроме живых цветов на окнах и кое-где поддельных венков и гирлянд в простенках, или у дверей. Мебели не видать вовсе; даже нет диванов; на полу валяются свернутые плетеные из пальмы ковры, служащие постелью несчастным рабыням во время отдыха.

Пока ходили за ключами от сераля, два негра пронесли мимо меня большую корзину с богатыми женскими нарядами. Дорогие яркие материи, испещренные золотом, жемчугом и каменьями, великолепно горели под яркими лучами полуденного солнца.

Внутренний двор сераля обнесен обширной каменной галереей на сводах; посреди ее бьет фонтан в бассейне из белого мрамора.

Из сераля мы направились к остаткам древности. Вне города, с южной стороны, гордо возвышается посреди степей знаменитая Помпеева Колонна, свидетельница многих столетий, умалчивающая, впрочем, о достоверном своем происхождении; предания, историки и путешественники разногласят в своих описаниях этого древнего памятника; во всяком случае, имя Помпея тут, кажется, напрасно приплетено: его нигде не видно; некоторые приписывают сооружение колонны Птоломею-Эвергету, другие утверждают, что она была поставлена александритами в честь Септимия-Севера; Шатобриан в своих путевых записках замечает, что вернее всего отыскивать ее начало в латинских словах, начертанных на самом памятнике и открытых англичанами Лаком-Скуейром и Гамильтоном в 1801 г., если только надпись эта не подделана позже, ибо исторических для нее данных нет вовсе. Там написано: «Посидий, правитель или губернатор Египта, соорудил сей памятник в честь великодушного императора Диоклитиана, божественного покровителя Александрии». Столб этот коринфского ордена, имеет 80 футов вышины и 9 футов в диаметре. Также посреди песчаной степи нам показали известные Иглы Клеопатры – два колоссальные гранитные обелиска; один из них величественно возвышается на своем основании, другой, низвергнутый, лежит на земле.

Эти два памятника носят название последней отрасли рода Птоломеев, египетской царицы Клеопатры, знаменитой своею необычайной красотой и еще более своими пороками. Оба высеченные из цельного камня, они изрезаны иероглифическими надписями. Плиний, упоминая о них, говорит, что каждая игла имела 42 локтя вышины. Ныне основание сбереженного в целости обелиска от времени занесено песком, другой же изломан. Несколько лет назад Мехмед-Али подарил великобританскому правительству опрокинутую Клеопатрину Иглу, но англичане не воспользовались этим подарком, во избежание огромных издержек, потребных на поднятие и перевоз этого гигантского памятника. Один из путешественников, аббат Жерамб, утверждает, что паша даже вызвался на свой собственный счет поднять и довезти обелиск до Лондона, но что не стало физических сил для исполнения такого трудного дела. При этом случае г. Жерамб прибавляет неуместное рассуждение в следующих словах: «Что же бы они сказали, если б им надобно было поднять привезенный французами из Египта большой люксорский обелиск, приподнятый нами как перо и поставленный без всякого почти труда и усилий на площади Лудовика XV?». Во-первых, люксорский обелиск, как мне кажется, меньше размером, нежели колоссальные Иглы Клеопатры; во-вторых, неужели бы французам удалось одержать верх в силе и трудах над очерствелым, мужественным народом египетского паши? Жаль, что парижане не вызвались вырыть канал Махмуда, чтоб облегчить труды египтян: тогда замечание беспристрастного аббата было бы более кстати.