– Понимаешь, они устали. Все надоедает, рано или поздно приходит насыщение и всё надоедает. И если есть остатки души, то путь приводит их ко мне, который рассудит и поставит точку или запятую на их пути. Такое дело, нынешнее время забирает вкус жизни, все делается в спешке и в погоне за богатствами, славой и властью. Мы сами превратили жизнь в математическую задачу из пункта «А» в пункт «Б». Только, жизнь – не задача, и пункт от рождения к смерти не надо рассматривать через призму скорости, времени и пространства. Мы всю жизнь уже превращаем в математику, цифры и только цифры нами начинают править. Мы напичкали мир заменителями, променяв живое на искусственное, настоящее на подделку, стоящее на мимолетное, жизнь на существование. – опустошив стакан и вновь закурив, он продолжал. Видно было, что он очень давно хотел выговориться. – И вот, когда эти зажравшиеся, потерявшие совесть, честь, а иногда и рассудок, теряют вкус ко всему, к жизни, и их поглощает собственная тьма, они идут ко мне, чтобы я решил, что дальше, сразу пункт Б или поворот и путь дальше.

– Ты Господом себя возомнил, с чего ты взял, что тебе решать, что дальше? – не унимался я.

– Нет, я не Бог, я всего лишь выполняю его работу.

– Работу? Ты убиваешь людей, не важно каких! Ты…

– Сужу! И лишь потом убиваю, не всегда. – вскрикнув, но затем понизив голос, перебил меня Саша – Я не убиваю просто так, не маньяк, ведь какой. Мне ведают свою жизнь, те, кто пришел сюда. Можешь назвать это исповедью. Вот, только отличие одно, тут за грехи можно поплатиться сразу.

– Богу решать кого карать. Не людское это дело, не суди, да не судим будешь.

– Ну и где же его суд? Все только говорят, что за грехи придется платить, а где, кому и сколько? А тут есть ясность, что заплатить, сколько и кому. Ваш Бог обленился, прощает всех без разбору и кто хлеб украл, и кто двенадцатилетнею девочку, изнасиловав, убил. Хочешь сказать, так и должно быть? Я не согласен, и тех, кто хочет суда, я буду судить и карать, если понадобиться.

– А про себя не забыл? – пытаясь поддеть, буркнул я.

– Нет. – спокойно, докуривая, ответил он. – Каждый раз, когда после встречи с гостем я возвращаюсь в свой кабинет, то заряжаю один патрон в револьвер, кручу барабан и возле виска нажимаю на спусковой крючок. Как видишь, я перед тобой.

– Не все такие. Есть, кто живет по совести. Как быть с ними, по-твоему?

– Ты думаешь сюда приходят такие? Эти двери открыты лишь для тех, кто сам хочет, чтобы их судили. Пойми, наконец, я никого сюда насильно не тащу, заходя сюда, они знают на что идут. И в их праве не заказывать коктейль себе, шанс не велик, что я угощу им. Они знают на что идут, это их выбор. Считай это новой религией для сбившихся с пути праведного, в которой исповедь несет не только прощение, но возможно и гибель. Когда каждый человек будет готов нести сразу наказание за свои проступки и преступления, тогда у Бога и работы не будет. А так, он рано покинул свой пост.

Кабинет наполнила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине. За окном стемнело, оно видимо выходило во двор, потому что свет фонарей не светил в него. Небо затянули тучи и стекло казалось черным зеркалом, в котором отражается весь кабинет. Чернота наполнила и меня. Мой мозг за этот небольшой промежуток времени получил слишком много информации, и истощённый, он отказывался её переваривать. Уставший, я откинулся в кресле и разглядывал стену. Её узоры завораживали меня и увлекали за собой. Они будто показывали мне историю, которую знали и видели лишь они. Историю этого заведения, которому тысячи лет. Тысячи лет наполненные смертью. Я понимал, это лишь мой мозг создаёт картины из узоров на стене. Но то, как они это делали, по-настоящему можно было считать реальностью. Иногда мы с моим другом наполняли стаканы, выпивали, курили и пытались посмотреть друг другу в глаза. Не удавалось. Сколько прошло времени я не знал. Но тяжесть нахождения здесь давила с каждой минутой все сильней.