Дед с удовлетворением констатировал, что гневное выражение лиц его сородичей начало превращаться в заинтригованное.

– Так вот, нынешней ночью, когда вы все улеглись спать после ужина с настойкой, я, как всегда, закрылся у себя, включил аппарат и стал шарить по эфиру. И вдруг!.. И вдруг где-то около четырёх часов ночи одна из станций сообщила о том, что окружённые под Сталинградом гитлеровские армии под общим командованием фельдмаршала Паулюса сдались на милость победителя. Я не поверил собственным ушам, пока не услышал подтверждения этой информации еще на нескольких радиостанциях. И тут я возликовал! Нет, не возликовал… Я пришёл в исступлённый восторг!!! Затянувшаяся, кровопролитная Сталинградская битва завершилась полным разгромом немцев! Вы понимаете, что это значит со стратегической точки зрения? Ну, ты, Миша, – обратился он к моему отцу, – ты же офицер и тоже выпускник Пажеского корпуса. Тебе же должно быть понятно, что немцы теперь проиграли войну. Это бесспорно так, это теперь вопрос всего лишь времени…

Теперь уже заинтригованное выражение на лицах домочадцев переросло в откровенно радостное, и дед продолжил:

– От услышанной новости я не мог найти себе места. Эмоции переполняли меня. Первое, что пришло в голову – пройти в столовую за недопитой вчера настойкой, принести её к себе в комнату и отметить великое событие. Но от этой идеи пришлось отказаться, потому что по дороге в столовую я бы всех вас перебудил, в том числе и новорожденного Зураба. Тогда я стал искать другие способы дать выход чувствам, переполнявшим всё моё существо. И вдруг, как озарение, родился план: немедленно вывесить флаг, под которым одержана победа в величайшем сражении всех времён и народов, и отдать ему честь русского офицера! Причём сделать это в нескольких кварталах от гестапо, в самом центре Парижа, оккупированного поверженным ныне врагом!

Эта идея настолько овладела мной, что я начал действовать в автоматическом режиме. Я стянул со своей постели простыню, собрал из моих художественных принадлежностей все красные краски, выдавил их в ванну, растворил в тёплой воде и, окунув простыню в густую кровавую смесь, пошёл за шваброй и верёвкой. Прикрепил мокрую алую простыню к швабре и понёс её через коридор в свою комнату, а оттуда уже на балкон, где привязал к балконной решётке.

– То-то я не мог понять, когда утром бежал открывать дверь, откуда взялись в коридоре эти «кровавые» лужи, – сказал отец.

– Да, да, – продолжил дед, – а когда красный флаг уже был над Парижем, я оделся – надел пальто и шляпу, спустился вниз и вышел на тротуар. Надо мной развевалось знамя русской Победы! Я встал по стойке «смирно» и отдал ему честь.

Дед умолк, отвернув лицо в сторону, чтобы никто не увидел набежавших на его глаза слёз… А отец открыл дверцу шкафа и вынул оттуда четыре рюмки вместе с графином недопитой накануне настойки.

Впервые в фамильной истории семья принялась чокаться и пить, не дождавшись обеда – сразу после завтрака! У этих пламенных русских патриотов надежда на победу в войне с ненавистным врагом сменилась на неколебимую уверенность…

Вскоре новость о вывешенном красном флаге обошла «русский Париж», и дед был вызван «на ковёр» в полковое объединение улан Ея Величества. Там сразу и прямо заявили, что намереваются исключить его из объединения за то, что он посмел выкрасить флаг в цвет, который символизирует власть тех, «кто поработил Россию и зверски убил Царскую Семью».

Негодованию деда не было предела. Он с яростным возмущением отверг эти обвинения, заявив, что с 22 июня 1941 года красный цвет стал символизировать только лишь реки жертвенной крови, героически проливаемой русским народом во имя Отечества, и что к большевистской власти он уже не имеет ровно никакого отношения. Точно так же, как, например, цвет пасхальных яиц или священнических облачений на Пасху. Уланы, тоже в душе переживавшие за советскую армию, посчитали выдвинутый дедом контраргумент смягчающим обстоятельством и ограничились объявлением ему выговора.