Когда Словелия не стало, обнаружилось, что он гений. Просто никто этого не замечал, поэтому его не печатали. А значит – не читали. А значит – не знали. А значит – он не считался гением. А значит – и теперь никто не хотел его печатать. Пока это растолкуешь покупателям, что он гений!..

Так Словелий и остался – неизвестным гением, некрепким орешком.

Проснулся однажды Веон среди ночи, потому что нахлынули мысли. Радостные, бесплотные. Булькают, нашёптывают что-то.

– Что веселимся? – интересуется Веон.

Мысли отвечают, каждая на свой лад, а Веон почему-то всё понимает. Мол, из такого океана они: радостного. Им приятно же – поболтать, побулькать на свободе… Влился Веон в их компанию, совсем своим стал. Надоест волной быть – в океане растворяется. Захочется волной – волной окажется…

Повеселился с волнами – опять заснул, словно в океане снов растворился…

Утром просыпается, а на столе листочек лежит, написано про это приключение. Наверное, океаном листочек вынесло. А почему нет? В нём столько всего…

Собрались современные пушкин, лермонтов и некрасов на дружеское чаепитие и стали обсуждать: почему они никак классиками не станут.

– Может, пишем недостаточно хорошо? – предположил один.

– Да уж получше тех современников, кого гениями величают, – возразил другой. – Скорее, хороших критиков маловато.

– Критики хорошие есть, только их самих почему-то не замечают, а они нас, – заметил третий.

Но потом они вспомнили, что читают их мало, потому что издавать хорошие книги невыгодно, и решили, что и неклассиками проживут.

Эти двое сражались весь день. А случалось – и ночью.

Соннуля – желание спать – нападало исподволь: обволакивало, затуманивало, баюкало. «Сдавайся, – напевало оно, – не пренебрегай отдыхом, не будь оголтелым трудоголиком…». Всем телом Писатель был на его стороне.

Но Бодроня – желание осуществляться – решительно сопротивлялось: вдохновляло, прорывалось, тормошило. «Держись! – трубило оно, – поднажми, не забывай, что твоего за тебя никто не сделает!..». Всей душой Писатель понимал Бодроню.

Каждому из друзей-противников Писатель отводил время перевеса. Но ни один из них не оставлял его в покое, не позволял, как мог, действовать другому вольготно.

Думаете, это легко – быть постоянным полем сражения?..

У писателя Идеалова было много любимых мест в России – таких, где он бывал часто, таких, где редко, или вообще пока не бывал, но хорошо знал о них.

С такой выразительной любовью описывал он свои любимые места в рассказах и повестях, что описания эти отличались от реальности как художественный образ отличается от прообраза.

Идеалов умел показать всё главное, что таилось в этих заповедниках его памяти…

Даже местные жители удивлялись:

– Так вот каким должно быть место, где мы живём!..

И старались это место приблизить к тому, что описано.

С возрастом писателю Лабору приходилось всё энергичнее бороться со своими опечатками. Буковки явно становились озорнее.

Играли в прятки, исчезая из слов, где привычно стояли раньше. Любили меняться местами с соседями. Удваивались, а то и утраивались. Заканчивали совсем не то слово, которое начинали. Нарушали правила грамматики хуже любого двоечника. Способов пошалить становилось всё больше… Помогал им в этом и дедушка-ноутбук.

Лабор утешал себя тем, что ремонтировать текст легче, чем писать его заново.

А когда эти проделки наводили его на новые идеи, он даже радовался озорству буквенной детворы.

Разные темы себе выбирают писатели и журналисты. Для каждой автор находится.