Ашер покачал головой:

– Увы…

– Если не ради Уайта, то ради меня. Мне уже надоели коммандер Королис и его подчиненные. Они день и ночь в палате, караулят Уайта, чтобы он не сказал чего не следует. Например, где на исследовательской станции можно взять брикет пластита.

– Боюсь, ничего тут сделать не могу. Как только вы выпишете Уайта, мне придется запереть его в комнате. Только тогда Королис отстанет.

Крейну показалось, что Ашер говорит с какой-то горечью. Ему не приходило в голову, что и руководитель научного отдела тоже страдает от пресса секретности на «Глубоководном шторме».

Он догадался, что Ашер только что дал ему намек – вряд ли у него будет другая возможность сказать то, что нужно. «Пора», – подумал Крейн. И набрал воздуха в грудь.

– Кажется, я начал наконец понимать, – заговорил он.

Ашер, который смотрел на мячик в своей руке, поднял глаза:

– Что?

– Зачем я здесь.

– Это ясно. Вы здесь для того, чтобы решить наши медицинские проблемы.

– Нет. Я хочу сказать, почему выбрали именно меня.

Начальник отдела научных исследований смотрел на него ничего не выражающим взглядом.

– Видите ли, сначала я не знал, что и думать. Я ведь не пульмонолог, не гематолог. Если бы рабочие страдали от кессонной болезни, то зачем приглашать меня? Но оказывается, что дело тут не только в этом.

– Вы так думаете?

– Я уверен. Получается, что в атмосфере станции нет ничего необычного или странного.

Ашер продолжал смотреть на него, но ничего не говорил. Крейн, глядя ему в лицо, спросил себя, не напрасно ли он затеял этот разговор. Но теперь, начав, надо выкладывать все.

– Я поместил одного из пациентов с ишемией в гипербарическую камеру, – продолжал он. – И знаете, что обнаружил?

Ашер по-прежнему не отвечал.

– Я обнаружил, что она ничуть не помогает. Но это еще не все. По датчикам камеры, атмосферное давление в норме – как внутри, так и снаружи. – Крейн выдержал паузу. – Получается, все эти разговоры о повышенном давлении, об особом составе воздуха – просто для отвода глаз?

Ашер стал разглядывать мячик.

– Да, – сказал он, помолчав. – И очень важно, чтобы вы ни с кем этой информацией не делились.

– Конечно. Но почему?

Ашер бросил мячик об пол, поймал и задумчиво стиснул в руке.

– Нам нужно было объяснить, почему никто не может сразу покинуть станцию.

– Значит, все эти разговоры об атмосфере, о долгом процессе акклиматизации и еще более долгой реабилитации – лишь отличная дезинформация?

Ашер еще раз кинул мячик об пол и зашвырнул в угол. Больше можно было не притворяться, что они играют.

– Все эти камеры, в которых мне пришлось сидеть, – имитация?

– Нет, они настоящие. Это рабочие декомпрессионные камеры. Просто все приспособления в них сейчас отключены. – Он бросил взгляд на Крейна. – Так вы говорили, что поняли, зачем вас пригласили.

Крейн сглотнул:

– Увидев показания гипербарической камеры, я сложил наконец два и два. Для того же, чем я занимался во время «Бури в пустыне»?

– Да, а кроме того, вы знаете, что случилось с подводной лодкой «Спектр».

Крейн удивился:

– Вам и это известно?

– Нет. Информация по-прежнему засекречена. Но адмирал Спартан знает. Ваши навыки диагноста, опыт работы с… со странными медицинскими ситуациями в очень тяжелых обстоятельствах – вот ваши настоящие плюсы. И раз из соображений безопасности Спартан согласился пустить на станцию только одного человека, то вы стали самой лучшей кандидатурой.

– Вот, опять секретность! Я никак не могу понять одну вещь…

Ашер вопросительно посмотрел на него.

– К чему все эти тайны? Что такого в этой Атлантиде, что нужно принимать столь суровые меры? И кстати, почему государство решило вбухать сюда столько денег, предоставить такое дорогое оборудование? Неужели для археологических раскопок? – Крейн взмахнул рукой. – Послушайте, одно только содержание станции обходится налогоплательщикам не меньше чем в миллион долларов в день.