Они прошли несколько коридоров. Лаборатории и исследовательские отделения, мелькая, сменяли друг друга; так называемая зона ограниченного доступа на первый взгляд почти не отличалась от верхних уровней станции. По дороге им попадались люди; они группами по двое-трое бежали навстречу. И впереди Крейн уже услышал звуки, от которых во рту у него пересохло, а в жилах застыла кровь: где-то громко кричал человек.

Они нырнули в люк, и внезапно Крейн оказался в огромном помещении, чем-то напоминавшем пещеру. Он глупо заморгал, уже отвыкнув от больших пространств. Это была техническая станция и ремонтная зона подводных роботов, роверов, как назвала их Бишоп.

Здесь крики были гораздо громче – прерывистые, завывающие. Неподалеку группками стояли рабочие с побледневшими лицами, их оттесняла военная полиция. Дальше дорогу загораживали моряки и еще одна группа военных полицейских. Несколько человек говорили по рациям, другие смотрели вперед, в отсек с оборудованием у дальней стены. Оттуда и раздавались крики.

Вперед шагнула Бишоп, за которой следовали Крейн и четверо полицейских. Увидев, что они подходят, один из моряков пошел им навстречу.

– Доктор Бишоп, – произнес он в паузах между криками. – Я лейтенант Трэверс. Старший по званию офицер на месте происшествия.

– Расскажите, в чем дело, лейтенант, – попросил Крейн.

Трэверс посмотрел на него и перевел взгляд на Бишоп. Она едва заметно кивнула.

– Это Конрад Уайт, – сказал офицер. – Механик первого класса.

– А что с ним случилось? – спросил Крейн.

– Никто точно не знает. Говорят, последние два дня Уайт был какой-то мрачный, унылый, не похожий на себя. А потом, почти перед самым окончанием смены, он вдруг сорвался.

– Сорвался, – повторила Бишоп.

– Стал выкрикивать какие-то безумные слова.

Крейн взглянул за полицейское оцепление – туда, откуда раздавались вопли.

– Он агрессивен? Бредит?

– Да, бредит. Но не агрессивен. Кажется, он скорее… скорее в отчаянии, вот что. Говорит, что хочет умереть.

– Продолжайте, – попросил Крейн.

– Люди подошли к нему. Попытались его успокоить, помочь. И тогда он схватил одного их них.

Брови Крейна взлетели вверх. «Черт. Это плохо».

Девяносто девять процентов попыток самоубийства предпринимается, чтобы привлечь к себе внимание, в надежде, что кто-то поможет. Люди наносят себе травмы только для того, чтобы произвести впечатление на окружающих. Но когда появляется заложник, ситуация в корне меняется.

– Это не все, – тихо продолжал Трэверс. – Он взял брикет взрывчатки и детонатор.

– Что?

Офицер мрачно кивнул.

Рация лейтенанта пискнула, и он поднес ее к губам.

– Трэверс, – ответил он и выслушал, что говорят ему. – Хорошо. Ждите моего сигнала.

– О чем это вы? – спросила Бишоп.

Трэверс кивнул в сторону боковой стены, откуда на ангар смотрело затемненное окно поста управления.

– Там у нас снайпер, он пытается поймать цель.

– Нет! – вскрикнул Крейн и набрал в грудь воздуха. – Нет. Сначала я хочу с ним поговорить.

Трэверс нахмурился.

– Зачем вы пригласили нас сюда? – спросил Крейн. – Разве не для того, чтобы решить все мирным путем?

– После того как мы вас вызвали, он пришел в еще большее возбуждение. Когда мы объявляли тревогу, то еще не знали о взрывчатке.

– Ваш снайпер наготове? – настаивал Крейн.

Офицер ответил после паузы:

– Нет еще.

– Тогда у вас вообще нет повода не пускать меня.

Трэверс все еще колебался.

– Хорошо. Но если он станет угрожать жизни заложника или попытается взвести детонатор, придется его нейтрализовать.

Крейн кивнул Бишоп и медленно подошел к оцеплению. Аккуратно прошел через него. И остановился.