Работа меня увлекла, к тому же она позволяла не думать о завтрашнем испытании. Положение, в котором я оказался по милости испугавшегося очевидного решения Дюваля, было непростым. Исходя из той тупой справедливости, к которой чаще всего прибегают, мне следовало бы узаконить очевидное. Анри заметно сильней как фехтовальщик и достаточно натаскан в науках. В отсутствие Винченцо, за которым стояли пресловутые Савиньяки, и струсившего Филиппа он неминуемо становился первым. С другой стороны, победа на пределе возможностей имеет большую ценность, а о том, что ничья для слабейшего – это та же победа, знали уже в Гальтарах. Мог бы Этьен немедленно повторить свой успех, если б ему предоставили такую возможность? Арамона считает, что нет, но Арамона при всех своих фехтовальных умениях предельно глуп. Для него главное длина рук и сила мускулов, однако сила духа не менее важна, а достижения горячат и влекут дальше и дальше.

Дювалю следовало заставить претендентов продолжить поединок до первого укола. Воодушевленный случившимся Этьен, призвав на помощь волю, вполне мог победить, и эта победа была бы бесспорной. Зато результат перенесенного на утро испытания в любом случае подвергнут сомнению, тем паче, что свидетелей, кроме самих участников и Дюваля с Эразмом, не будет. Капитан Лаик в описательных науках разбирается хуже, чем я в фехтовании. Клирик не может не быть предвзятым, к тому же ждать от собутыльника Арамоны познаний в изящной словесности не приходится. При таких свидетелях победу Анри кто-нибудь обязательно объяснит моим угодничеством. В победе же Этьена увидят крамолу, а Сильвестр, как и подобает временщику, мстителен и злопамятен.

Конечно, окажись на кону то, что мне по-настоящему дорого, я бы без колебаний пошел и против кардинала, и против короны, но главное в моей жизни еще не создано. Сколько лет я потеряю, если буду вынужден оставить Лаик с ее библиотекой и поселиться у Николь? С наукой тогда придется расстаться, мою диссертацию, как бы хороша она ни была, подхалимы в мантиях отвергнут.

Все разговоры и обещания, которыми меня напоследок потчевал Дюмени, будут забыты. Из подающего надежды ученика Сэц-Георга и наставника аристократов я превращусь в бунтовщика, лишившего наследника Дораков законной победы. И, что самое смешное, победа унара Анри в самом деле законна и справедлива, хоть и вызывает отторжение. Племянник Дорака силен, самоуверен, самовлюблен, наверняка подл и, если устранение Филиппа дело его рук, хитер. Именно такие и становятся «лучшими из фабианцев». Покажите мне хотя бы одного, чья человеческая суть была бы иной! Рамиро Вешатель, свихнувшийся от жестокости Рене Эпинэ, нынешний Алва, перерезавший в чужом доме два десятка человек и застреливший собственного командующего – вот они, «лучшие из фабианцев». Да и был ли в здешней конюшне хотя бы один достойный?

Октавия Оллара Добрым прозвали придворные льстецы, к тому же король мог позволить себе чистые перчатки, ведь у него имелся единоутробный брат, Рамиро Вешатель. Эразм Колиньяр? Честолюбец, ревнивец, преследователь научного инакомыслия, именно он окончательно превратил Академию в сообщество лизоблюдов. Его высокопреосвященство Сильвестр, в прошлом унар Квентин? Изумительный образчик талигойской знати и при этом родственник великого Дидериха, которого отец по крови счел недостойным дворянства. Вот и ответ, если вдуматься. В Лаик не нашлось место Дидериху, здесь первыми становятся самые сильные и самые подлые. Этьен несколько лучше своих, как здесь выражаются, однокорытников, он не может стать первым в этой волчьей гонке. Если, в чем лично я глубоко сомневаюсь, он со временем станет человеком, то поймет, что есть победы, которых следует стыдиться. Моя помощь, если б я захотел и смог ему помочь, не пошла бы ему впрок. Чтобы победить в конце, в начале нужно проиграть. Проигрыши, болезни, неудачи, отвергнутая и оскорбленная любовь, отсутствие добывших свое благополучие подлостью предков – все это становится ступенями лестницы, ведущей в вечность. Разумеется, пройти по ней сможет не каждый. Унар Этьен к таковым относится вряд ли, и все же я ему желаю добра.