17-й день месяца Зимних Волн 391 года круга Скал

Обычно невежды и глупцы портят мне настроение, но порой случается обратное. Незнание способно задать вопрос, который, подобно внезапному стуку, привлечет внимание к тому, что прежде казалось очевидным. Сегодня наш второй бергер, которому лучше позировать, чем говорить, задал мне вопрос. Предельно глупый и при этом натолкнувший меня на потрясающий сюжет, в сравнении с которым блекнут и «Элкимена», и «Тень бастарда».

Иногда мне хочется слегка развлечься. В Лаик имеется перечень позднегальтарских и раннекабитэльских шедевров, о которых ментор обязан рассказать, остальные на его усмотрение. Мне показалось забавным обсудить горестную историю Беатрисы Борраска, которую взахлеб глотают все юнцы, но которой для сьентификов словно бы не существует. Ханжество, посеянное эсператистами, процветает в олларианском Талиге, хотя ордена Домашнего Очага и Чистоты давно изгнаны, а духовное якобы отделено от светского. В библиотеке Лаик пресловутая история нашлась аж в шести изданиях, пять из которых были со знанием дела проиллюстрированы, так что на урок я взял шестое, относительно скромное. Как и ожидалось, унары с сим шедевром были, так или иначе, знакомы, исключение составили лишь бергеры, у которых подобные предания передаются изустно. Горцы с видимым интересом слушали спровоцированное мной обсуждение. В конце концов Арнульф не выдержал и громовым голосом поинтересовался, почему Беатрису с мужем, раз они стали эсператистами и взяли в дом больше сирот, чем другие праведники, не сделали святыми. Ответом был всеобщий хохот. Улыбнулся и я, но потом задумался и продумал всю ночь. До Эрнани в анаксии негайифских святых просто не было, и в раннекабитэлскую эпоху в святцы записывали всех, кто попадался под руку. Почему же обошли спасшего Гальтары полководца и его добродетельную супругу? Этому мог помешать лишь кто-то очень влиятельный, почти всемогущий. И такой в Золотой Империи был. Чезаре Марикьяре, в монашестве Адриан, основатель ордена Славы и… друг юности насильника Ринальди Ракана. Я освежил в памяти житие Адриана. При всех позднейших сахарных пошлостях никто не отрицает ни беспутной юности святого, ни того, что он не верил в виновность своего приятеля, пока не спустился в пресловутые лабиринты. Выбравшийся оттуда и внезапно уверовавший Чезаре меня не занимал. В отличие от четы не дождавшихся святости Боррасок.

Мы все исходили из того, что «всем известно». То, что «знают все», сомнению не подлежит, но чудесная зеленая лужайка на поверку может оказаться трясиной, а женская добродетель – распутством и лживостью. Нам веками предлагалось считать, что юная провинциалка, взятая в жены стариком, хранила верность вечно отсутствующему супругу и отвергала писаного красавца, к тому же эпиарха-наследника. Это даже не смешно, это нелепо. Услышь мы нечто подобное про наших соседей, за дело возьмутся здравый смысл и знание человеческой натуры, но это же «знают все». Беатриса была добродетельна, верна, похищена и изнасилована. Как бы не так!

Супруга вечно пропадающего на войне старого дурака захотела развлечься и выбрала себе подходящего любовника. Скорее всего, первым в ее постели оказался Чезаре, но тот предпочел другую чужую жену, с которой и сбежал. Тогда Беатриса занялась Ринальди, сходящим в столице с ума от безделья. Беатриса почти наверняка подумывала избавиться от супруга, а возможно, и мысленно примеряла корону, ведь анакс не имел наследников. Чтобы загнать любовника в угол, супруга Лорио сперва забеременела, а затем явилась к Ринальди, и он ее где-то спрятал, но этим и ограничился. Беатриса поняла, что оказалась в ловушке. Прятаться до конца своих дней на какой-нибудь вилле, не имея возможности даже показаться в городе, она не желала, и любовь к Ринальди, если здесь уместно говорить о любви, превратилась в ненависть.