Перед школой по воскресеньям мать топила пожарче печку и купала нас в оцинкованном корыте. В холодное время мы забирались спать на печку. На столе горела самодельная лампа – коптилка: фитиль закреплялся в жестяную трубочку, сделанную из консервной банки, и вставлялся в стреляную крупнокалиберную гильзу с керосином. (Позже появились в доме заводские висячие пяти – семилинейные лампы). А мать в том же корыте тёрла в руках нашу одежду, замочив предварительно в воде со щёлоком. Выполоскав и отжав бельё, развешивала его на шестке у печки или над «буржуйкой», стоявшей зимой посреди дома. Летом бельё быстро высыхало и на улице. Речка от нас находилась далеко, поэтому рабочую одежду мать выколачивала пральником в бомбухе (яме с водой, образовавшейся во время войны от бомбёжки) за огородом. Чугунный угольный утюг появился позже. А пока бельё гладили так: на деревянный каток в виде скалки наматывали бельё и перекатывали каток вперёд – назад рубелем – изогнутой доской, шириной сантиметров 10 – 15, с часто нарезанными поперечными зубьям.

Обязанность по выпечке хлеба тоже относилась к матери. Это целое искусство. На муку для выпечки шла рожь, выданная колхозом в натуроплату на трудодни. Эти, заработанные матерью за целый год полтора – два мешка ржи мы досушивали на русской печке и мололи на самодельной мельнице.

К старости появилось больше времени, и мать ударилась в рукоделие. Из льняных холстин мать наделала рушников, кропотливо вышивая на них интересные сложные узоры. Вязала кружева для рушников, скатертей, салфеток, кроватных подзоров.

Кроме того, каждому из детей мать оставила на память труды своих рук в виде праздничных расшитых рушников, которыми раньше украшали в домах святые углы, портреты, картины, рамки со сборными фотографиями. Как самый дорогой подарок хранится у меня вытканный материнской рукой нарядный понёвный пояс, который использовался в торжественных случаях и как мужской кушак. С уходом в прошлое натурального хозяйства, уходят и навыки древних промыслов. И с оставшимися у нас атрибутами прошлого сохраняется светлый след памяти о матери.

Фото №7. М.С. Егоренкова незадолго до переезда к детям у своего дома.

Говоря об отношении матери к вере, нужно отметить, что религиозность её состояла из сумбурного сплетения языческого суеверия, мистики, из обрывочных евангельских рассказов. Из всех святых она выделяла Богоматерь. В домашнем иконостасе долгое время единственной иконой была Богоматерь с младенцем на руках. Потом появилась икона Николая Чудотворца. Земная судьба Марии с Иисусом напоминала судьбу самой матери с её мытарствами. Да и родилась она в Благовещение. Христианские обряды мать знала, но суета жизни не оставляла места для последовательного исполнения их. А к семидесятым годам святой угол она перенесла из светлого зала на кухню. На освободившееся место поставила портреты отца и своего первенца Ивана, украсив их вышитым рушником. На противоположной стене зала закрепила на кнопки вырезанный из газеты «Сельская жизнь» портрет Ленина с надписью под ним большим типографским шрифтом: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». Когда я выразил удивление её поступку, мать ответила: «Как же! Если б не советская власть, так бы и работали мы на барина, так бы и ходили мы под немцем!».

Самой большой страстью матери было мороженое и кино. Когда дети повзрослели, мать стала чаще отрываться от дел, чтобы посмотреть фильмы, которые примерно один раз в неделю привозила кинопередвижка. Причем, ради экономии двух рублей на билет, смотрела она на экран с улицы, через окно сельского клуба. Появились первые советские сериалы на телевидении. Особенно в восторге была мать от сериала про Брянских подпольщиков, про разведчицу Аню Морозову. Матери до боли были памятны и понятны картины немецкой оккупации.